– Затем, – подумав, ответил Холмс, – чтобы запутать следы: наши полицейские, увидев куски стекла, наверняка подумали бы, что здесь орудовал очень сильный мужчина, крупный и крепкий. Но как он проник в музей и как потом покинул зал? Двери и окна – прочно заперты, замки никто не вскрывал, они целые… Они бы ни за что не догадались, что вор – лишь ребенок, который пробрался через небольшой воздуховод. И еще долго бы ломали голову над этой загадкой, а драгоценное время было бы упущено. На это, по-видимому, и рассчитывали те, кто спланировал ограбление: всем известно, что любое преступление легче раскрыть по горячим следам, чем через некоторое время.

Я была полностью согласна с Холмсом, его доводы звучали весьма логично. Наши полицейские, прямо скажем, не самые умные люди на свете, и они бы, скорее всего, просто развели в недоумении руками: не мог же преступник взять и испариться! Или же вылететь в форточку.

– Кстати, – продолжил Холмс, – я нашел у стены отпечаток маленькой ноги, и это доказывает правильность моего предположения. Скорее всего, вор – действительно ребенок, лет восьми-девяти, не больше. Маленький, худенький, чрезвычайно ловкий. Он без труда залез в воздуховод, прополз по нему до зала, открыл решетку, спустился по шторе вниз, взрезал алмазом витринное стекло, взял украшения, запутал следы, а затем спокойно покинул музей тем же способом. Следов от обуви я не нашел, хотя на улице сейчас очень сыро и грязно, следовательно, он был босиком.

– И у него были сообщники! – уверенно заявил директор Приксвелл.

– Несомненно, – подтвердил Холмс. – Мальчишку подвезли к музею в экипаже, помогли забраться по внешней стене наверх, подождали, а затем доставили обратно вместе с добычей. И еще: мне абсолютно ясно, что это ограбление заказал человек, прекрасно разбирающийся в стоимости древних сокровищ. Именно он, надо полагать, и проинструктировал мальчишку – из каких витрин и что следует брать. Поэтому мне нужен список, чтобы понять, что было украдено, это поможет нам в расследовании…

– Попрошу в мой кабинет! – пригласил нас директор Приксвелл. – Я сам составлю этот список. Я каждое утро заходил в Египетский зал и прекрасно помню все экспонаты. И точно знаю, что лежало в этих двух разбитых витринах!

Мы покинули служебную лестницу и вернулись в музейный зал – в нем уже появились первые посетители. Они восхищались древними египетскими сокровищами и совершенно не подозревали о ночной краже.

Мистер Приксвелл повел нас в свой кабинет, находящийся на третьем этаже здания. Это еще две высокие лестницы и один длиннющий коридор… Ох, и устала же я, пока добежала! Бедные мои лапки!

Кабинет оказался довольно большим, три его стены полностью занимали деревянные шкафы, под завязку забитые толстыми старинными томами в потертых кожаных переплетах, а последняя, четвертая, стена выходила прямо на Грейт-стрит – ее часть была хорошо видна через два широких окна. Над солидным директорским креслом висел, как и положено, парадный портрет королевы Виктории, пол устилал мохнатый красно-зеленый ковер – судя по густоте ворса, персидский. От него остро пахло старостью и вековой пылью. Вот откуда этот запах у мистера Приксвелла!

В центре кабинета стоял тяжелый дубовый стол, перед ним – два глубоких мягких кресла. Холмс занял одно из них, а я, как и подобает приличной собаке, легла рядом, возле его ног.

Директор попросил секретаря никого не впускать к нему – очень важный разговор. Затем достал из стола толстую тетрадь и, сверяясь с ней, начал составлять список украденного. Он макал перо в старинную бронзовую чернильницу, украшавшую стол, на пару секунд прикрывал глаза, что-то, очевидно, припоминая, а затем писал. Холмс, повернувшись вполоборота, изучал толстые старинные книги в шкафах, я же просто скучала.