– Подать вам курс?

– Не надо, я лечу по вашему пеленгу.

– Слушайте, пилот, – кричит Солтык, словно вдруг вспомнив что-то важное, – следите за гирокомпасом! Вы километрах в шести за нами – не переступайте восьмого градуса! Лучше держитесь немного дальше, с полминуты на восток!

– Почему?

– Там этот проклятый радиоактивный лес!

– Радиоактивный лес? – повторяю я, глядя на компас. – Ну и что?

– Он гасит радиоволны! Гасит радио…

Мне хочется покрепче ударить себя по лбу. Какой же я идиот! Ведь над лесом находится толстый слой ионизированного воздуха. Очевидно, все это пространство недоступно для радиоволн. А я, осел, и не подумал об этом! «Осел! Осел!» – повторяю я про себя и спрашиваю в то же время Солтыка:

– А почему вы недавно кружили над лесом? Примерно час или полтора назад?

– Вы нас видели? – удивляется Солтык. – Вы там были? Ну, не говорил ли я? – обращается он к кому-то. Потом снова ко мне: – Мы слышали пеленг самолета, когда пролетали там. Мы вызывали вас, кружили с четверть часа, но слышимость там очень плоха, и я подумал, что ошибся.

– Вы не ошиблись… – сказал я тихо, словно сам себе.

Теперь я все понял. Радио моего самолета сигнализировало все время, даже тогда, когда я блуждал по Мертвому Лесу. Самолет стоял, вероятно, на самой границе ионизированного слоя, и потому Солтык услыхал сигналы. Одно только мне неясно…

– Вы видели самолет? – спрашиваю я.

– Нет. Вы приземлялись?

– Да.

Это удивительно! Летели на высоте каких-нибудь пяти тысяч метров и не увидели машины? Потом взгляд мой падает на крылья, и мне все становится понятно. Какой-то умник инженер велел окрасить корпус и крылья самолета в светло-коричневый цвет, обосновав это научными доводами о свойствах атмосферы Венеры, о поглощении, об излучении и так далее… Машина так слилась с почвой, что ее невозможно заметить.

– А пеленгатор тоже не помог? – спрашиваю я снова. – Помехи, да?

– Да.

Теперь я должен быть особенно внимательным, ибо в центре экрана появляется светлый кружок. Это означает, что я уже недалеко от ракеты. Самолет не может попасть внутрь таким же образом, как он оттуда вылетел.

Солтык снова заговорил:

– Вы видите нас, пилот?

– Нет. – Напрягаю зрение, но вокруг клубятся только молочные пары.

– Тогда переходите на радар. Как вы себя чувствуете?

– Отлично.

На экране радароскопа вскоре появляется маленькое продолговатое веретено. Солтык продолжает:

– Начинаю подавать. Восемь, пятнадцать.

– Восемь, пятнадцать, – повторяю я и слегка нажимаю рукоятку газа, поднимая в то же время нос машины кверху. Я стараюсь удерживать изображение ракеты на скрещении белых линий в радароскопе. Самолет и ракета должны сблизиться по меньшей мере на пятнадцать метров – маневр довольно легкий, нужно только тщательно следить за показаниями приборов.

– Шесть, шесть!

– Шесть, шесть, – повторяю я.

Еще минута – и туча надо мной темнеет. Я отрываю глаза от ненужного уже радароскопа. Из белой глубины вынырнул корпус корабля.

– Вас вижу! – кричу я, проверяя показания стрелок. – Один, восемь!

– Один, восемь, – отвечает Солтык. – Внимание! Переходим на «ВГ»!

«ВГ» означает вспомогательное горючее. Принимая самолет, ракета выключает двигатель, так как при неудачном маневре самолет может попасть в струю атомного выхлопа, а это равносильно катастрофе. Поэтому в таких случаях применяется «вспомогательное горючее» – смесь водорода с кислородом.

Рокот двигателей меняется. Равномерный гул становится высоким, прерывистым: это воют компрессоры турбореакторов. Я осторожно передвигаю рычаг управления. Огромное выпуклое брюхо «Космократора» уже бросает на меня свою холодную тень.