– А почему я не мог уйти оттуда, если, как вы говорите, я все время оставался вне шара? – спросил Осватич.

Физик слегка улыбнулся.

– Если бы вы отошли от шара, закрыв глаза, то вам удалось бы миновать границу сферического пространства. Но вы руководствовались своим зрением, а зрение повиновалось законам криволинейного распространения света. Вы ходили вот так:

– А почему я не попал в сферическое пространство, – спросил я, – хотя тщательно обшарил всю местность?

– Потому, что вы подверглись такому же обману зрения, как и Осватич. Обозначим точку, в которой исчез Осватич, буквой «О».

Покажите, пожалуйста, в каком направлении вы его искали?

– В этом и в этом, – ответил я и пририсовал стрелки к точке, поставленной физиком.

– Так вам казалось, – возразил он, – но это был обман зрения.

В действительности вы двигались вот так:

– Но почему же?

– Потому что так вам подсказывало зрение, а зрение – раб света. Световые лучи близ границы сферического пространства изгибаются, как показывают нарисованные стрелки.

Я поднял глаза на физика.

– Вам все это было известно, когда вы туда пришли, профессор?

– Нет. Я знал только, что тяготение увеличилось. Вы помните, как мы ходили, наклонившись набок, словно падая?

– Да! В самом деле! Я даже спросил вас…

– Мы наклонялись потому, что к нормальному тяготению, направленному вертикально вниз, прибавилось влияние тяготения Белого Шара. Это навело меня на разгадку.

– И этого было достаточно?

– Я, в конце концов, физик, – произнес Лао Цзу.

– А как вы нашли Осватича?

– Чтобы войти в сферическое пространство, нужно было пользоваться не зрением, а другим проводником.

– Каким? Я не могу догадаться.

– А это как раз нечто очень важное. То, чему была посвящена вся наша работа. Вы все еще не догадываетесь? Труба! С помощью индукционного прибора я отыскал ее эхо и пошел по этому следу. Он и привел меня к Белому Шару. Сферическое пространство искривляет только световые лучи, но не материальные предметы.

– Как это просто!

– Верно? Мы связались веревкой с инженером. Он остался снаружи сферического пространства, а я вошел в него и обнаружил там Осватича. Любопытное было зрелище, – прибавил Лао Цзу, помолчав. – Веревка тянулась от меня и вдруг в воздухе оборвалась посередине.

– Как посередине?

– Ну а где же, по-вашему?

– На границе…

– Границу сферического пространства нельзя увидеть. Сейчас нарисую еще и то, что увидели мы с Солтыком, когда соединявшая нас веревка пересекла в какой-то точке границу сферического пространства. Вот так было в действительности:

а так видели ее мы: он извне, а я изнутри.

– Поразительно! – заметил я.

– Дело привычки. Это не удивительнее, чем увидеть ложку как бы преломленной, если опустить ее в стакан с водой.

– А зачем вы связались веревкой с Солтыком? – спросил я. – Разве труба не могла вас вывести так же, как и привела?

– Могла, – равнодушно отозвался физик, – но я боялся потерять сознание. Температура все время повышалась.

– Где вы разорвали скафандр? И, профессор, – вырвалось вдруг у меня, – я видел вас входящим в воду! О, это было!.. – У меня не хватило слов.

– Конечно, она была горячая, – произнес Лао Цзу. – Итак, мы обсудили кое-какие явления, которые нам пришлось наблюдать. Позволю себе воспользоваться примером профессора Арсеньева. Он сравнил нас с муравьями, попавшими внутрь пишущей машинки. То, о чем мы до сих пор говорили, было только некоторым объяснением действий самой машинки, но мы ничего не узнали о гораздо более важной вещи: о том, кто пишет на этой машинке и что он пишет. Я был бы рад, если бы профессор Чандрасекар поделился с нами своими выводами, так как именно он завершил это дело.