А пятилетний ребенок получал, таким образом, все, что желал, – взрослые подлизывались к этой девочке, только бы она перестала прыгать.

На Даше были джинсы, в меру вытертые и в меру дорогие, и легкая белая блузка с глубоким разрезом, которая и не пыталась скрыть небольшую грудь.

Даша остановилась в прихожей и двинулась к кухне, как бы подчеркивая, что ее визит вызван необходимостью.

На кухне она села за стол и положила на него полные белые руки с длинными пальцами и коротко стриженными, как у медика, ногтями.

– Надо поставить кондиционер, – сказала Даша. – У вас помереть можно.

– Второй этаж, – извиняющимся голосом произнесла Лидочка. – Но обычно получается сквозняк.

Она показала в сторону спальни.

– Водички не найдется? Вы меня извините, что нагрянула, но это особый случай… Спасибо. Мать уже звонила?

– Звонила.

Дашенька вытянула сильные прямые ноги.

– В джинсах, наверное, жарко, – мелко отомстила Лидочка.

– Ничего, они из коттона. А мать рыдает. Она боится, что ее не пустят на похороны.

– Кто ее может не пустить? – удивилась Лидочка.

– Нина, конечно. Нина Абрамовна. Она-то, наверное, уже торжествует. Квартира ей достанется.

– Это еще неизвестно. – Лидочка старалась говорить так, чтобы сохранять дистанцию между собой, женщиной средних лет, и этим юным переростком. – Если Сергей Романович не оставил завещания…

– Он хотел оставить, – сказала Даша. – Честное слово, хотел. Он говорил. Но у нас как-то неудобно оставлять завещание. Не принято, правда?

Лидочка кивнула.

– И знаете, кому он хотел оставить квартиру? – спросила Даша.

– Наверное, вам, – догадалась Лидочка.

– Разумеется, – сказала Даша. – Он думал хоть что-то оставить мне. Если у человека нет миллионов, если его работа позволяет лишь сводить концы с концами, остается совковое имущество – однокомнатная нора в трущобе. Все, что человек нажил за жизнь! И это теперь уйдет к Нине Абрамовне.

– Даша, вы знали об этом всегда.

– Как вы думаете, может, имеет смысл пригласить юриста?

– Не имею представления, – сказала Лидочка. – Но боюсь, что если завещания не было, то все благополучно отойдет государству.

– Но это же несправедливо! Я маме так и сказала, а она говорит – пускай квартирой пользуются Лужков и его чиновники. Мы ничего не брали от Сергея, ничего не брали и обойдемся без его подарков!

Даша замолчала. У нее были чудесные рыжие волосы.

«Желательно понять, – подумала Лидочка, – зачем мы пожаловали к тете Лиде. Что нам нужно узнать?»

– Он любил нас… и я его любила, – сказала Даша. – Для меня он был больше, чем дядя Сергей, а может, больше, чем отец. Знаете почему? Я всю жизнь панически боялась, что он нас бросит, и тогда мы с мамой останемся совсем одни. Папа – это от природы. Я моего папу уже лет десять как не видела. А Сергей – это настоящее… Ну, зачем я так говорю – вы все равно не поймете!

Даша резко поднялась из-за стола, звякнула о стол стаканом, отошла к окну.

– У вас курят? – спросила она.

– Курите, – сказала Лидочка.

Даша вернулась к столу, взяла со стула свою сумочку, достала сигареты, закурила.

– Сегодня дикая жара, – сказала она. – Наверное, гроза будет. Интересно, сколько градусов?

– Вон там градусник, – автоматически ответила Лидочка, но Даша не стала смотреть на градусник, и Лидочка сама отправилась к окну. Окно было распахнуто внутрь, и Лидочке, чтобы увидеть градусник, пришлось прикрыть одну из створок.

– Двадцать восемь, – сказала она.

Окна кухни выходили в переулок. Переулок был пуст – день, жара.

На той стороне, скрываясь в тени тополей, окружавших детский садик, стоял молодой человек в майке, широких коротких шароварах и сандалиях, еле налезших на громадные, слоновьи ступни. Сам он был грузен, большие черные очки закрывали глаза, а волосы, длинные, грязные, были связаны резинкой сзади. Это был неприятный человек. И знакомый человек. Лидочка встретила его вчера на Школьной улице.