Жюль Бриссе решил расставить в лесу силки не только ради роста собственной популярности. Если Летелье было плохо, если он не чувствовал тучной земли луга или вспаханного поля под ногами, то бывшему псарю не хватало клубящихся под ветвями запахов зимнего леса и горячих прикосновений к шкуре дичи.

Кроме того, с тех пор как он попал под начало барона, единственное, что могло доставить ему радость, было нарушение запрета.

Шедший за ним Дюваль был далеко не в таком прекрасном расположении духа. Во-первых, рыжий не видел ни зги в этой безлунной ночной тьме, и, чтобы хоть как-то ориентироваться, ему приходилось держаться за шинель Жюля. Во-вторых, ему было страшно, потому что все свободное от бахвальства место в его душе занимал страх.

– Кто его знает, – сказал он придушенным голосом, – может, и не надо завтра утром тащить кролика лейтенанту?

Он отправился с Жюлем, чтобы потом всем растрезвонить про свой подвиг, а капрал только для того его с собой и взял: ему нужен был распространитель информации.

– Кролика еще надо поймать, – добавил Дюваль, который боялся показаться смешным в случае провала операции.

– Не бойся, – успокоил его Жюль. – Я вчера на учениях все уголки облазил. Видишь там, на пригорке возле опушки, толстый бук?

– Бук, не бук, ничего не вижу.

– Так вот, там тропа, на которой полно кроличьего помета. По ней кролики ходят в поле.

Процессию замыкал Летелье, и каждый шаг по травянистым кочкам пробуждал в нем массу воспоминаний, которые он сам себе озвучивал:

– В это время много перепелок, их ловили леской. А однажды в поле, совсем рядом с моим домом…

Они вошли в лес. Возле бука Бриссе долго принюхивался к кроличьему запаху, идущему от поросших мхом краев тропы. Потом Жюль присел на корточки, Летелье примостился рядом, и они начали мастерить силок. Дюваль, глаза которого так и не привыкли к темноте, вздрагивал при каждом хрусте ветки.

– Кто-то идет, – прошептал он.

– Отстань, трус несчастный! – огрызнулся Жюль.

– А я говорю, кто-то идет. Я слышу.

Жюль обернулся. Между деревьев маячила высокая фигура в длинном плаще, чуть чернее ночной тьмы.

– Ложись, ребята! Лейтенант!

Но было поздно: Сермюи все слышал.

– Ничего не выйдет! Вылезайте все трое! – крикнул он.

Плащ застыл в нескольких шагах от них, и из-под него доносилось нервное пощелкивание: постукивание хлыста по кожаному голенищу.

– Бриссе… Летелье… Дюваль… – произносил барон, по мере того как троица поднималась с травы. – Почему вы покинули расположение части без разрешения? Отвечайте!

– Скажи ему, что мы ходили добыть еды. Ну скажи… – шепнул Дюваль на ухо капралу.

А в голове Жюля зашевелилась совсем другая идея – безумная, искушающая. Сейчас ночь, до расположения части метров пятьсот, их трое, а лейтенант один…

Лейтенант прошел мимо них и оказался на тропе. Отбрасывая силок носком сапога, он на секунду повернулся к ним спиной. Дюваль трясся от страха и холода.

«Эх, надо было взять с собой Февра, – подумал Жюль. – Февр силен как бык».

– Не мешало бы вам знать, что я не терплю браконьерства, – бросил, обернувшись, Сермюи и остановился перед капралом. – Бриссе, возлагаю ответственность на вас как на старшего по званию. Назначаю вам восемь суток ареста.

Жюль машинально вытянулся по стойке «смирно». Момент для мести был упущен.

«Ладно, в другой раз, – сказал он себе. – В долгу не останусь».

– Что же до остальных… – помедлил Сермюи.

Он уже хотел было сказать: «Остальные получат четыре дня», но вспомнил о Даме Сердца, которая так привыкла к денщику Летелье и за которой эти четыре дня, конечно же, будут плохо смотреть, и принял решение: