Рынок? Целый рынок?! Я даже рот разинула от удивления.

— А какой он? — прошептала завороженно, совсем позабыв о приличии.

— Узнаешь потом, — снисходительно ответил брат. — Всё, иди к себе, дай отдохнуть.

— Нет-нет, скажи. Скажи, какой он? Хотя бы что-нибудь…

Амин как-то странно на меня взглянул, а потом, склонившись, заговорщицки прошептал:

— Старый и мерзкий. У него большой живот и лысина. И зубы вставные!

Я выбежала из комнаты братьев в слезах и бросилась к себе. Упала на скрипучую кровать, закрыв лицо руками.

Неправда. Это неправда. Брат соврал мне. Подшутил надо мной, поиздевался. Меня не могут отдать за старого, отвратительного деда!

4. ГЛАВА 4

— Как ты посмела мне перечить? Потаскуха! — рявкнул на меня отец, приближаясь с палкой, которой мать только что выгнала овец на малое пастбище. Отец вырвал палку из её рук и бросился ко мне, собираясь поколотить. Я закрылась руками, чтобы не попал по голове, и вдруг услышала тихий голос матери:

— Не стоит, Акрам. Не бей.

— Чтооо? — взревел он, поворачиваясь к жене и замахиваясь уже на неё. — И ты мне перечить вздумала?!

— Нет-нет! — замахала мать руками. — Ты сам знаешь, как лучше. Но если на ней синяки останутся, что скажем Асафу? Он же захочет её увидеть. А потом станет спрашивать, за что били. Мало ли что подумает про эту девчонку. Ещё откажется брать её.

Я выдохнула, когда отец опустил палку, вняв словам матери, что случалось довольно редко. Да и не заступалась мать за меня никогда. Я всегда ждала и верила, что однажды она пожалеет меня, проникнется, но увы… Да и тогда я не обольщалась. Она не за меня заступалась, она переживала, что старик не захочет взять меня в жёны.

Но поразило меня не это. То, что я для своих родителей значила меньше, чем одна овца из стада, не было для меня новостью. Тогда, в четырнадцать, я уже знала, что они меня ненавидят, и чуда не ждала. Поразило другое… Мать сказала, что жених захочет увидеть меня. Но она же мне говорила всегда, что до свадьбы нельзя видеться с мужчиной! Нельзя смотреть на того, кто тебе не муж. И мужчина смотреть не должен. Это грех! Я видела, как выдавали замуж своих дочерей наши односельчане, и всегда жених видел невесту только на свадьбе. По крайней мере, так все говорили.

— Не пойду за старика, — всхлипнула снова я, и отец, зло отшвырнув от себя палку, завопил на мать, тыча в меня пальцем.

— Это твоё воспитание! Ты не смогла одну девчонку нормально вырастить! Посмотри, как себя ведёт эта потаскуха! — отец всегда, когда злился, называл меня потаскухой. А я долго не понимала значения этого слова, думая, что это моё второе имя.

Я не любила, когда отец кричал на мать. Мне было жаль её. Несмотря на всё, что она мне говорила, на то, что ни разу не вступилась, не обняла, не прижала к своей материнской груди, я любила её. Не так, как любят дочки Фатиху, но любила.

А ещё она была женщиной. Женщиной, которую также могли побить палкой, запереть в комнате или отругать. Я не знала родителей матери, отец не пускал нас к ним, хоть они и жили в соседней деревне, объясняя это тем, что теперь мать не имеет к их семье никакого отношения. Да и она не рвалась. Из чего я сделала вывод, что она не скучала по ним, раз ни разу не попыталась сбежать от отца к своим папе с мамой. Может, они были такие же, а может, даже хуже… Они также считали мать проклятьем и постоянно напоминали ей об этом. Думаю, что так и было.

Спустя годы я на многое, если не на всё, начну смотреть другими глазами. Я осознаю, какими больными были, если посмотреть глазами нормального человека, окружающие меня люди. Их души сгнили, превратились в тошнотворную, вонючую массу, они превратились в бешеных животных. Потому что всё это считать нормой невозможно. Всё то, что я и сама считала нормой до тех пор, пока Таир не вырвал меня из этой страшной бездны, где лишь вязкая чернота и смрад грехов.