– И почему у тебя сложилось такое мнение? – спросил Бекстрём.

– Она лежала в кровати матери, – стал объяснять Энокссон. – Вне всякого сомнения, именно в ней он и убил ее. Это единственная кровать в квартире. Вполне возможно, она спала на достаточно большом диване в гостиной, но никаких признаков, указывающих на то, что она пользовалась им, скажем так, в течение долгого времени, нет.

– Но ее мать ведь учительница, – возразила инспектор Сандберг, явно почувствовав себя уязвленной. – Она в отпуске уже почти месяц и, вероятно, по большей части находилась в деревне. Во всяком случае, если вспомнить о погоде, которая стоит.

«Эти чертовы бабы никогда не сдаются, – подумал Бекстрём. – Всегда, всегда надо повыступать».

– Я услышал тебя, Анна, – сказал Энокссон. – Но, судя по всему, она не собиралась переехать туда навеки. Единственное, что мы нашли в квартире, была дорожная косметичка Линды в ванной и матерчатая спортивная сумка, которая стояла на верхней полке гардероба в комнате, явно служащей ее матери рабочим кабинетом. В ней комплект чистого белья и одна блузка. Поэтому мне пришло в голову, что Линда жила там, только когда мать отсутствовала и когда сама девушка хотела находиться в городе с целью, например, поразвлечься. Как в четверг, когда она посетила ночной клуб.

– Нам надо копать дальше, – констатировал Бекстрём и улыбнулся дружелюбно также и Анне. – Я не знаю, как вам, но, по крайней мере, мне сейчас надо немного перекусить.

Сначала Бекстрём и Рогерссон собирались улизнуть в город и пообедать в каком-нибудь тихом заведении, где никто не помешал бы им выпить по большой кружке крепкого пива, которое, как оба полагали, они вполне заслужили. Но, увидев целое стадо журналистов перед входом в здание полиции, оба сразу развернулись на каблуках и расположились в ресторанчике для персонала. Нашли пустой столик в дальнем углу и довольствовались дежурным блюдом с легким пивом.

– Чем вообще люди думают, если подают жареную или вареную колбасу, макароны и на десерт смоландскую сырную лепешку с вареньем, когда на улице жара почти тридцать градусов. Это ведь выглядит как опарыши, – сказал Рогерссон с недовольной миной, ковыряясь вилкой в макаронах.

– Нашел кого спросить, я никогда не жрал червяков, – ответил Бекстрём. – А по-моему, вкусно. Но если тебя интересуют опарыши, можешь поболтать с Эгоном.

«И удачи тебе», – подумал Бекстрём, поскольку Эгон был еще более молчалив, чем коллега Рогерссон.

– С каким еще к черту Эгоном? – проворчал Рогерссон устало.

– С моим Эгоном, – ответил Бекстрём.

– Ты даешь ему опарышей? – Рогерссон недоверчиво посмотрел на Бекстрёма.

– Личинки насекомых, мух, все одно и то же. Правда, только по праздникам. Ты вообще представляешь, сколько стоит банка с подобной дрянью?

«Должны быть границы даже для Эгона, – подумал Бекстрём. – Мы же фактически живем вдвоем на одну обычную полицейскую зарплату».

– Хочешь кофе? – вздохнул Рогерссон, поднимаясь.

– Большую чашку с молоком и сахаром, – сказал Бекстрём. «Давно я не ел такой вкусной сырной лепешки».

После обеда Бекстрём с новыми силами принялся наводить порядок в делах и позаботился о том, чтобы его разыскная группа работала в правильном направлении. Потом неизвестно откуда появился коллега Олссон, сделал круг по комнате, стараясь останавливаться почти с каждым, кто попадался ему на пути, но, когда он приблизился к Бекстрёму, намереваясь украсть несколько минут его драгоценного времени, тот использовал трюк с телефоном – поднял трубку и хмыкал с серьезным видом, слушая длинные гудки с другого конца линии. И вдобавок махнул Олссону свободной рукой, показывая, что очень занят. На всякий случай положил даже на виду перед собой ручку и блокнот. Олссон вернулся в свою комнату, закрыв дверь за собой, и Бекстрём подозвал к себе коллегу Сандберг, собираясь подробнее узнать о сексуальных контактах и предпочтениях жертвы, одновременно воспользовавшись шансом дать отдых своим усталым глазам.