– Ах, сударь мой. – Дама отняла руку от моськи и прижала к своей пышной груди. – Как покойная? Вы про старую Юхнову?

– Про нее.

– Неужто она померла?

– Недавно схоронили. Вы не знали разве?

– Откуда, сударь мой? Я еще летом к дочери в Казань уехала.

– Бонапартия испугались? – живо и ядовито осведомилась вторая дама. – Да, не все, не все наши помещики обнаружили в себе силу духа и твердую веру в государя и силу русского воинства, чтобы остаться в своих имениях и разделить судьбу отечества. Но только тот, кто вкусил горечь лишений, по-настоящему утоляет себя теперь сладостью любви к отечеству. Не так ли?

Она гордо выпрямилась. Дама с моськой несколько растерялась. Захлопала глазами, осмысляя новое положение вещей. Мир определенно изменился. Те, кто остались и «разделили судьбу отечества», претерпев невзгоды, сбились в партию себе подобных и выказывали презрение тем, кто при известии о нашествии поспешил убраться подальше и переждать исторические события в покое и даже удобстве. Моська, почувствовав напряжение своей госпожи, подняла кудлатую голову и сказала: «р-р-р-р».

– Вовсе я не испугалась, – виновато засуетилась дама из «уехавших», поглаживая собачку. – Я верила в государя. А дочь моя на сносях тогда была, вот и попросила приехать. Я желала остаться в имении и довериться силе нашего воинства. Но дочь так настаивала, умоляла, известное дело, в ее положении, не могла же я ей отказать. Я же мать!

– Да я вас и не обвиняю ни в чем, и никто вас здесь не обвинит, – пожала тощими, вернее, отощавшими плечами дама из «оставшихся».

Тон ее говорил: обвиним, и еще как. За месяцы войны они пережили столько, что теперь желали дать выход своим чувствам и обрушить их на тех, кто ничего подобного не пережил. Чтобы у бедной беглянки не осталось в этом сомнений, она добавила елейно:

– Как можно обвинять кого-то в естественных проявлениях человеческой природы?

– Это в каких же? – с вызовом спросила дама с моськой.

– Как говорится, рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.

Дама с моськой стала пунцовой.

– Вы, сударыня… – начала она, а вторая дама изготовилась.

Стало ясно, что вот-вот полетят пух и перья. Но господин в жилете дипломатически поспешил подсунуть этим фуриям другую тему:

– О! Так, значит, вы еще не слыхали о странной смерти Юхновой?

Обе обернулись на него.

– Странной? – ответила дама с моськой.

– Ах, ну и померла, так что ж? – отмахнулась худая дама. Но Модест Петрович не сдался так легко:

– Не просто так она померла.

– Мы все когда-нибудь помрем. Царствие ей небесное.

– Отправиться в царствие небесное ей кое-кто помог.

Дама с моськой наконец сообразила, что ей бросили спасительный круг, и вцепилась в него обеими руками:

– Что вы такое говорите? Помогли? Кто? Как?

Модест Петрович скроил значительную физиономию:

– На этот счет у нас говорят, конечно, разное.

– Кэль кошмар… Что ж говорят?

– А вы бы не повторяли сплетни, Модест Петрович, – недовольно перебила худая дама.

– Это не сплетни. Мне доктор Фок сказал.

– Однако, – худая дама отняла от губ чашку. Мизинец оттопырен, тон не вызывал сомнений. От него стыл чай. – Доктор Фок?

– Уж доктора в таких вещах разбираются.

– Однако. Не очень-то мило со стороны доктора Фока так поступать. Он получает доступ в дома к страждущим людям в их слабости, а потом носит по городу сплетни о своих пациентах. Непременно дам ему это понять!

– Полностью согласна с вами, сударыня, – вдруг поддержала ее дама с моськой.

Пока эти двое пикировались, она обдумала свое новое положение. Выход из него был один: расположить к себе свою мучительницу. Голос дамы с моськой сделался подобострастным: