– Отстань, это все ты виноват! – сердито бьет его по руке Ася.

Я пялюсь сначала на истекающего кровью Кира, у которого сломан нос, а потом перевожу взгляд на такого же помятого Феда, все еще не веря в реальность происходящего, когда Дубов просто подходит и схватив за предплечье, тащит меня к выходу, пока остальные заняты порезами Аси, упавшей прямо на осколки разбитой бутылки.

В себя я прихожу только в лифте и ярость с новой силой охватывает меня.

– Ах ты ублюдок! Гад! Ненавижу тебя! – зло бью Дубова кулаками по плечам и груди, но он быстро перехватывает мои руки и встряхивает, как котенка.

– А ну прекратила истерить!

– Пошел ты! – вырвав одну руку, залепляю ему оплеуху со всей силы, ахнув от боли в пульсирующей ладони.

А в следующий миг, Фед со злым рыком впечатывает меня в стенку лифта, впиваясь в мой рот злым поцелуем с привкусом крови от его разбитой губы.

Для меня это срабатывает, как красная тряпка для быка. В моей голове все еще звучат его отвратительные слова, сказанные при всех, так что я не перестаю сопротивляться, если это именно то, на что он надеялся. Наоборот, отбиваюсь от этого придурка с биполяркой, как могу, но заехать коленкой ему по яйцам не удается, а мои руки Фед надежно фиксирует в своей крепкой хватке, толкаясь языком в мой рот и пытаясь устроить в нем оргию. Так что я делаю то, что доступно мне на данный момент – кусаю наглый язык и это помогает, потому что Дубов с болезненным стоном отпускает меня, держась за свой и так разбитый Киром рот. Наш лифт уже стоит на первом этаже, так что я выскакиваю из него, как ошпаренная, чувствуя, как долго сдерживаемые слезы катятся по щекам, и бегу к своей машине, припаркованной у самого тротуара.

Взгляд становится мутным из-за слез, но я тру глаза, прежде чем завести авто и вырулить на дорогу, ведущую из закрытого двора элитной многоэтажки. И лишь благодаря чудом обострившимся инстинктам успеваю затормозить, потому что Дубов загораживает мне выезд своим телом. Гаденыш просто стоит, глядя на меня через лобовое стекло с вызовом на лице, и не дает мне уехать. Для чего? Нам не о чем с ним говорить и тем более я не собираюсь больше целоваться с этим уродом.

Я сигналю, требуя убраться с моей дороги, но он даже не реагирует, продолжая впиваться в меня взглядом.

– Уйди с дороги! – опустив боковое стекло, кричу ему.

– Выходи, Стужа, – жестко приказывает мудак.

Ага, а то я прям послушаюсь!

– Уйди, Фед, или пожалеешь!

– Ты ничего не сделаешь, – насмехается он надо мной, скрестив руки на груди и с вызовом расставив ноги пошире.

Это становится последней каплей.

Я уверена, что он отпрыгнет, все-таки не совсем дебил, но сдаться и позволить ему доказать его правоту не могу, поэтому предупреждающе зарычав мотором своей крошки, жму на газ, но в течение считанных секунд происходит то, что я не могу уже остановить: моя машина врезается в живое тело, которое не додумалось поддаться инстинкту самосохранения и убраться на обочину.

Я сбила его! Сбила!

В панике выскочив наружу, я подбегаю к лежащему на земле Феду и плюхаюсь на колени, с отчаянным всхлипом убеждаясь, что он жив.

– Ты, блядь, больная! – стонет Фед, прижимая свою руку к груди.

– Боже, Боже, я не хотела! Ты должен был уйти с дороги! Черт, нужна скорая! Лежи, Фед, не двигайся. Тебе нельзя двигаться до приезда скорой!

Я бегу к своей машине, чтобы взять телефон, но не нахожу его, судорожно вытряхивая содержимое сумочки на сиденье, а обнаружив его на панели, быстро хватаю и бегу обратно к Феду, все еще лежащему на земле, но резко торможу, увидев, что он уже не один. Мой одногруппник Семен Акинчев сидит на корточках рядом с ним, проверяя его состояние и одновременно вызывая скорую по телефону. Я застываю буквально в двух шагах от них, с ужасом глядя на Акинчева, который смотрит на меня с презрением. Его взгляд так и говорит, что я ужасная преступница и, так оно и есть. Я умышленно наехала на человека и Акинчев стал свидетелем того, что произошло.