– Ты ведь знаешь, что я ненавижу Ларцева, да? – серьезно спрашивает он, глядя на меня со странным напряжением.

– И что?

– А то, что я просто не могу упустить такой хороший шанс, – бормочет Дубов, резко хватая меня за талию и прижимая к себе.

Я шокировано открываю рот, уставившись на него во все глаза. Мои руки ложатся на широкую грудь в попытке оттолкнуть от себя этого большого шутника, но Фед тверд, как камень и не сдвигается ни на миллиметр.

– Отпусти, придурок! – шиплю на него, чувствуя, как внутри разливается тепло от нашей близости и злясь на себя за такую предательскую реакцию.

Обе его ладони распластаны на моей обнаженной спине, горячие, как ад, и по моей коже ползут мурашки, а дыхание учащается. Я смотрю в яркие глаза Феда Дубова и вижу в них собственную погибель, потому что чем ниже он наклоняется ко мне, трогая дыханием мои губы, тем неподвижнее я становлюсь, готовая обмякнуть и открыться. Не знаю, каким волшебным образом ему удается так воздействовать на меня, но близость к Феду всегда была моим криптонитом.

– Не сопротивляйся, – шепчет он мне в самые губы и не успеваю я переварить его слова, как его рот сминает мой в жестком поцелуе, от которого саднит губы, а из горла вырывается ужасный нуждающийся стон.

Черт, я тону… Меня никто и никогда не целовал настолько горячо и жадно. Открыв рот, я впускаю его язык, который вытворяет дикие вещи, устанавливая господство и подавляя меня самым сладким образом, а потом запускаю пальцы в его волосы, тяня за них, что вызывает у него возбужденный рык. Мы целуемся, как дикари – мокро, непристойно, глубоко, издавая звуки возбуждения, идущие из самого нутра, и умудряясь лапать друг друга так, словно завтра не наступит.

В моей голове не остается ни одной здравой мысли, пока я отдаюсь болезненному возбуждению, терзающему тело, пока подставляю грудь под его руки, которые находят и щипают за соски прямо через ткань платья, а я сама выгибаюсь и трусь о него, как кошка в течке, пытаясь найти контакт там, где болит и пульсирует больше всего. И только когда раздается звук разбитого стекла, я резко прихожу в себя и открыв затуманенные глаза, отталкиваю от себя Дубова, с ужасом глядя за его спину, где стоит Олег, выпучив на нас злющие глаза и даже умудрившийся раздавить бокал в руке, как какой-то герой фильма.

Ему хватает двух секунд, прежде чем окинуть меня взглядом, говорящим, что я шалава, и развернувшись, уйти, снова оставляя меня наедине с Федом, который смотрит чуть прищурившись, но явно очень довольный, несмотря на сбитое дыхание и натянутую ширинку. Это действует на меня, как ушат ледяной воды.

– Надеюсь, ты доволен произведенным впечатлением, – хмыкаю своим лучшим стервозным тоном, поправляя платье.

– Сойдет, – усмехается он.

В наших головах наверняка сейчас мелькают одинаковые мысли, потому что мы одним взглядом передаем то, что хотим сказать друг другу.

«Это ничего не значило. Так, спектакль, на который я поддалась. Это не настоящие эмоции и мы на самом деле не чувствуем никакого влечения».

– Советую тебе все же поправить помаду, – говорит Фед, прежде чем пройти мимо меня в мужской туалет.

Значит, он слышал мой разговор с мамой! А вот это уже унизительно, потому что меня отчитывали, как ребенка. Чувствуя, как горю, я захожу в дамскую комнату и в шоке смотрю на свое отражение в зеркале, потому что никогда в жизни я не выглядела такой возбужденной и растрепанной. А что до моей помады… Она размазана по всей окружности рта, что неудивительно, учитывая как целуется Фед Дубов, и меня просто выводит из себя то, как поджимаются пальчики на моих ногах, стоит вспомнить об этом, потому что лучшего в моей жизни еще не было, как бы не хотелось этого признавать.