Слепаков приближался к дому тесным проулочком. В этом-то узком и безлюдном проходе пенсионер услышал позади себя странное сипение. Он удивился и повернул в ту сторону голову.

В трех шагах от него находился парень лет двадцати пяти, коренастый, смуглый, в оранжевом жилете коммунально-дорожного работника.

– Что? – спросил Слепаков, недоумевая.

– Деньги… – сипло сказал парень в оранжевом жилете.

– Ах, ты… – начал Слепаков с наигранным негодованием, однако чувствуя, как внезапный страх сжимает сердце.

– Деньги давай! – перебив его возмущенный возглас, снова гнусно просипел бандит.

В правой руке его что-то блеснуло. «Все… Зарежет…» – обреченно подумал Слепаков. Он хотел крикнуть «полиция», но голос пропал – остался только бессильный стон. А затем произошло то, чего ни сам Всеволод Васильевич, ни нападавший грабитель никак не ожидали. Всей массой, подбиравшейся к центнеру, повинуясь страстному инстинкту самосохранения, Слепаков ринулся на оранжевый жилет, стараясь перехватить руку с ножом. Парень не успел увернуться. Почти рыдая от напряжения, Слепаков стал выкручивать смертоносную бандитскую кисть, не заботясь больше ни о чем. Грабитель хрипел, колотил по земле пятками, судорожно бился под тяжестью пенсионера. И внезапно затих. Еще через минуту, дыша с прерывистым свистом, Слепаков с трудом встал на колени. Постоял, опираясь на тело неподвижного бандита. Наконец поднялся, вытер пот с лица. Внутри его все мелко тряслось, ноги подгибались. Нападавший лежал на спине. Голова его свешивалась за металлическую оградку, окружавшую газон с чахлым кустиком недавно посаженной сирени.

«Ух, как я его…» – подумал Слепаков, прижимая ладонь к левой стороне груди – сердце угрюмо бухало. Поглядел внимательно на лежавшего: «А где нож?» Ножа не было. Осмотрел место битвы. Слепаков наклонился к лежавшему. Глаза закатились, рот приоткрылся, шея неестественно скособочилась. Всеволод Васильевич толкнул парня в плечо, тот не шевельнулся. Из уголка рта вытекла красноватая мутная струйка. «Черт бы его… Надо вызвать «Скорую»!» Слепаков взял запястье лежавшего, пульс не прощупывался. «Кири-куку! Царствуй, лежа на боку!» – прозвучал в голове Слепакова голос. Он отпрянул. Голова закружилась, в глазах запрыгали точечные блики. «Труп! – мелькнула мысль. – Я убил человека… Но он бандит, грабитель, пенсию хотел отнять… И нож… Был ведь нож! А теперь нет. Как доказать, что умерший хотел ограбить?»

Конец всему – арестуют и осудят за убийство. Бежать следовало немедленно, пока кто-нибудь не появился. Слепаков торопливо оглядел себя. Ничего не порвано, не испачкано. Отряхивая колени и куртку, он бросился прочь от страшного закутка. «Скорее, скорее… Никто не видел… Этот гад, наверно, мигрант без регистрации…» – лихорадочно думал Всеволод Васильевич. Никто не встретился при выходе из квартала на улицу, хотя… Какая-то узкая тень, изломисто падая на стену дома, проскользнула и пропала за углом. «Ничего, ничего… Не найдут! И, в конце концов, я защищал свою жизнь, свою личную собственность… Не найдут… Сами виноваты: напустили полную Москву… Грабят, убивают, взрывают…» – все это, будто в бреду, бормотал, терзаясь, перепуганный до сердечного приступа Всеволод Васильевич. Но с течением времени он успокоился и тут…

Газета! О, будь она проклята! Он оставил рядом с трупом газету, которую полчаса назад купил в киоске «Роспечать»! Теперь, вне всякого сомнения, его найдут. Слепаков жалко застонал. Он понуро побрел к трамвайной остановке, сел на тридцатый номер, поехал в сторону Щукинского рынка. «Разумеется, возвращаться глупо. Там уже появились люди, нашли оставленную им по глупости газету… Отпечатки пальцев – во-первых, а во-вторых, запросто установят, кто покупал не так часто приобретаемую по сравнению с «МК» или «Вечеркой» оппозиционную газету. И его наверняка узнают продавцы: постоянный клиент, анализировал свое положение Слепаков.