Прошло, должно быть, около часа. Дневной жар спал; воздух стал прохладнее и чище и доносил запахи дорожной пыли, луговых трав и еще чего-то особого, теплого и приятно волнующего. Т. понял, что это запах сена, смешанный с ароматом молодого женского тела.

– Али проснулись, барин? – спросила девушка.

Т. приподнялся на локтях и огляделся.

Дорога шла вдоль пшеничного поля; по другую ее сторону зеленел близкий лес.

– Вон тама Оптина Пустынь, – сказала девка и махнула рукой в сторону леса. – Пешком версты две будет наскрозь. Сама не была, бають так.

– А ближе подвезти не можешь?

Девка отрицательно помотала головой. Движение было очень решительным; Т. показалось, что она чуть побледнела.

– А отчего не подвезешь? – спросил он.

– Да боязно же, – ответила девка и перекрестилась.

Т. несколько секунд глядел в зеленую бездну леса, затем повернулся и посмотрел на пшеничное поле.

Из пшеницы поднималось пугало в черных лохмотьях, раскинувшее для объятья с вечностью сухие и бессильные палки своих рук – déjà vu, подумал Т., это ведь уже было совсем недавно, в поезде. Он перевел взгляд на девку.

– Тебя как звать?

– Аксинья, – ответила девка. – А вас?

Отчего-то Т. вдруг почувствовал непреодолимое желание выдать себя за писателя, о котором говорил Ариэль.

– Толстой, – сказал он. – Лев Толстой.

Девка прыснула в кулак.

– Скажете тоже, – проговорила она застенчиво. – Ну какой же вы толстой. Вы худявый. И еще лев, придумал тоже. У льва грива.

Т. заглянул в ее зеленые глаза и вдруг почувствовал мгновенное, бесстыдное и полное взаимопонимание с этим веселым юным существом. Аксинья улыбнулась – и столько в этой улыбке было красоты, мудрости и непобедимой силы, что Т. показалось, будто одна из античных статуй с корабля княгини Таракановой облеклась плотью и возникла перед ним наяву.

– Грива, говоришь? – переспросил он охрипшим голосом. – Грива как раз есть…

– Врете небось, барин, – хохотнула Аксинья.

– Не, не вру. Поезжай-ка вон в ту рощу. Покажу…

Прислонясь лбом к березе, Т. тяжело дышал, стараясь стряхнуть с себя последние остатки хмеля. Но ничего не получалось – опьянение, наоборот, становилось все тяжелее и беспробудней. Душу постепенно наполняло раскаяние в том, что произошло минуту назад.

– И правда лев, – смешливым голоском сказала лежащая на телеге Аксинья. – Прыгучий какой…

«Как же так, – думал Т., – отчего так устроена душа? Почему мы за одну секунду проходим путь от ангела, ждущего, когда откроются райские врата, до блудливого демона, боящегося лишь одного – не допить чашу позорного наслаждения до дна, упустить из нее хотя бы каплю… И ведь самое страшное и поразительное, что никакого шва, никакой заметной границы между этими состояниями нет, и мы переходим от одного к другому так же легко и буднично, как из гостиной в столовую. Действительно впору поверить в бредни покойной княгини…»

– А какие на ногах когти, – бормотала Аксинья. – Истинный лев…

– Ты бы прибралась, – сухо бросил Т.

– Аль не ндравлюсь? – обиженно спросила Аксинья. – А только что ндравилась…

Уже собирясь сказать ей что-то отрезвляющее, Т. поглядел на нее и осекся. В небесных доспехах юности и красоты Аксинья казалась древней богиней, вечной небожительницей, сошедшей на землю, чтобы соблазнять человеческих сынов и нести им смерть… Вокруг нее дрожала еле заметная радужная дымка, которая как бы подчеркивала ее неземную природу.

Впрочем, такой же еле видный ореол окружал и телегу, и даже помахивающую хвостом лошадь – видимо, влажный лесной воздух странным образом расщеплял косые солнечные лучи.