– Вы тоже, папочка, будьте добры, не стойте посреди кабинета, – толкает вдруг врач, заставляя меня остолбенеть и прекратить дышать. – Присаживайтесь на диван. Он там специально для группы поддержки, – впервые этот сухарь позволяет себе рассмеяться. Мне же реально хреново становится. Меня сбивает с координат. Я теряю цель. Стрелка моего внутреннего компаса, словно под влиянием каких-то паранормальных факторов, начинает беспорядочно и хаотично вращаться. – Все увидите, не переживайте. Лучше мамочки рассмотрите. По ходу исследования я буду подробно объяснять. Можно задавать вопросы.

Маринка издает какой-то короткий сдавленный звук. Я инстинктивно реагирую. Наши взгляды сходятся.

Вдох-выдох. Детонация. Бешеный фаер.

И меня раскладывает.

Мелкими атомами по качающемуся разгоряченному пространству. Раскидываюсь. Вибрирую. Плыву.

– Пожалуйста, Дань… – выдает Чарушина с непонятным посылом.

Не знаю, о чем в эту минуту просит. Поддержать ее? Как-то помочь? Подкрепить это обманчивое восприятие молчанием? Что? Понять не могу. Да и хуй с ним. Суть в том, что Маринка обращается ко мне с просьбой. Я сгребаю все свое дерьмо и, еще не подозревая, на что себя приговариваю, тяжело оседаю на чертов диван.

Вдох-выдох. Сторговавшись с собой, не смотрю на экран. Чтобы это не выглядело странно и не смущало Маринку, скольжу взглядом в безопасной близости вокруг монитора.

– Плод… – произносит врач с растяжкой. Я невольно задерживаю дыхание. Жду что-то вроде: «Отсутствует». Но вместо этого слышу: – Один.

Есть. Есть, блядь. Он есть.

Маринка беременна.

Мать вашу… Она беременна. Моя Маринка беременна.

Я со свистом бью по тормозам. Но меня уже заносит. И я… Вскидываю взгляд и смотрю на экран.

– Головка, ручки, ножки – все у вас уже сформировано, – комментирует врач, окончательно смягчая тон. Я буквально бездыханно всматриваюсь в каждый белый участок, на который он указывает. И я вижу ребенка. Мой мозг, мое сердце, моя душа – все мое тело пылает. От злости, ужаса, боли. Эти ощущения подрывают очередную планку и выходят за знакомую грань. Ничего более сильного мне еще испытывать не доводилось. Но закрыть глаза или отвернуться я уже не могу. – Видите, он вам машет? Активный какой!

– Боже… – в выдохе Маринки трепет и восторг. – Он уже двигается? Он двигается, Дань!

Киваю. Сглатываю собравшуюся горечь. Сцепляю зубы. Зрение замыливается. Все, что я могу сделать против этого – моргнуть.

– Но почему я не ощущаю, как он двигается? Когда я почувствую? – заваливает врача вопросами.

Ее прет это состояние. Ей в кайф.

– Не ощущаете, потому что ребенок еще маленький, – смеется врач. В моем потерянном сознании эти звуки расходятся гулким эхом. – Почувствуете, как только он подрастет. Сейчас у вас десять недель… Девять и шесть дней, если точно. Еще восемь недель, и почувствуете.

– О, Боже… – выдает Чарушина тоном, который лично мне прежде от нее слышать не доводилось.

Слишком растрогана кобра… Слишком. Для меня эти эмоции словно соль.

Моя боль растет. Я полновесно осознаю происходящее.

Внутри моей Маринки ребенок. Ребенок другого мужика. Он трахал ее. Он в нее кончал.

Это осознание рвет меня на куски.

Но самое ужасное происходит дальше. В пылу агонии у меня возникает непозволительное желание. Я вдруг хочу, чтобы этот ребенок был моим.

Эта мысль поражает меня, будто молния. Миллионы молний. Тонкими и яростными расколами тока по всему телу.

– Сердцебиение хорошее. Послушаем, – с трудом распознаю голос врача.

А потом… Пространство заполняют шумные одурело-частые удары сердца. И все внутри меня обрывается.