Фыркаю и закатываю глаза.

– О-о-о, – протягивает стоящая рядом со мной мама. – Надо же! Кто-то умеет впечатлять!

Она, конечно же, считает, что этот «кто-то» – Никита. А я не смею ее разубеждать. Хоть разочарование от того, что Шатохин решил сохранить наши отношения в тайне, и присутствует, по большей части все же испытываю облегчение. Объясняться с семьей – последнее, что мне сейчас нужно.

– Ладно, мамуль, – незаметно перевожу дыхание, пока водитель открывает для меня дверь. – На связи, – тянусь, чтобы поцеловать.

Мама отвечает, ласково поглаживая по голым плечам.

– Хорошего вечера, дорогая!

Киваю и, наконец, забираюсь в салон. Там, едва дверь захлопывается, нервно стряхиваю ладонями и шумно вздыхаю. Тело бьет озноб, но я заставляю себя расслабить мышцы, и эта тряска плавно отступает. А когда водитель занимает свое место, на слабость и вовсе никаких шансов не остается. Я слишком горделивая, чтобы выказывать свое волнение на людях.

BigBigMan: Надень платье.

Мариша Чарушина: Хм… Шикарное, Дань? Или просто красивое?

BigBigMan: Шикарное, Марин.

Мариша Чарушина: Принято. Готовься слететь с ума.

BigBigMan: Слететь?

Мариша Чарушина: Сбежать – слишком мягко.

BigBigMan: Я уже давно от тебя без ума, Марин.

Перечитываю в дороге нашу с Шатохиным переписку, и меня такой бешеной ностальгией накрывает, что дух из груди выбивает. Кажется, что все плохое вмиг стирается, а наши старые будоражащие отношения с играми на грани фола воскресают. Сердце пронизывает тысячами горячих иголок. И оно, несмотря на все риски быть снова разорванным, одурело набирает скорость.

Осознаю, что это обман восприятия, но позволяю себе увлечься ощущениями. Я отпускаю себя. Осторожность рассеивается вместе со страхами. На первый план выходят азарт и сладкое предвкушение. И к концу пути я уже на таком кураже плыву, что каждый нерв от возбуждения пульсирует.

Мотор глохнет. Я задерживаю дыхание.

Пока водитель огибает лимузин, мысленно приказываю себе сохранять спокойствие.

Дверь распахивается. Я выдыхаю.

«Итак… Игра началась», – даю себе отмашку и без промедления вкладываю руку в протянутую мужчиной ладонь.

Тонкая шпилька босоножек беззвучно прижимается к мокрому асфальту. Юбка по линии разреза расходится критически, открывая вид на выступающую косточку бедра и силиконовую полосочку белья. Водитель смущенно отводит взгляд. Я отстраненно оцениваю, как красиво в свете ярких фонарей сияет сдобренная увлажняющим спреем кожа. И, наконец, вышагиваю из автомобиля.

– Спасибо, – бросаю машинально.

Расправляю подол длинного амарантового платья, поднимаю взгляд и, игнорируя гулкий одинокий удар за ребрами, уверенно иду к стоящему у самолетного трапа Шатохину. С идеальной укладкой, в черной рубашке и столь же черном смокинге он выглядит не менее шикарно, чем я.

Красив дьявол. Безумно красив.

Чтобы удержать маску равнодушного, слегка надменного выражения лица, представляю, что не к нему иду, а просто двигаюсь по сцене. Но позвоночник все равно прошивает током.

– Бордо, – констатирует Шатохин с легкой ухмылкой, когда мне приходится замереть перед ним. Не бежать же впереди дьявола в пекло. То есть в самолет. Выглядеть странной сегодня в мои планы не входит. – Платье цвета твоей души. Потрясаешь, кобра.

Бесстыдно гуляет взглядом вовсе не по платью, а по тем частям тела, которые оно не прикрывает – груди и плечам. Их тотчас осыпает мурашками. Я упорно сохраняю невозмутимое выражение лица. Пусть Даня думает, что виной тому гуляющий по взлетной полосе ветерок.

– А твой костюм цвета твоей души? – выдыхаю, отражая его улыбку.