– Извини, Генрих. Возраст дает о себе знать, только и всего, – мгновенно устаю. На каменоломне пятьдесят лет вкалываю, засыпаю там, где сажусь. С удовольствием выпил бы еще чего-нибудь, но боюсь, потом всю ночь буду бегать в клозет. Где ты мне постелил?

– В соседней комнате. А я вот, с твоего позволения, налью себе еще немного матэ – привык, знаешь ли, за столько лет у себя на ранчо. Ко мне даже соседи в гости приходили почаевничать, говорили, что умею заваривать как настоящий кабальеро.

Сталин заставил себя растянуть дрожащие углы губ в гримасе, похожей на улыбку.

– Да, ты мастер своего дела. Перевоплощаешься – любой актер позавидует. Ты не как твой босс. Он был просто уродом, больным психопатом. Я отлично понимаю тебя – возможно, ты не любил этого кретина, но на службе надо выполнять приказы вне зависимости от того, нравится тебе начальник или нет. Жаль, что мы с тобой при жизни не познакомились. С удовольствием спрятал бы тебя в Москве – мог бы жить на даче в Горках, с паспортом на имя Петра Сергеевича Козолупо. Никто б не узнал.

– Danke. Я сменил столько паспортов, что устал записывать на бумажку, как меня зовут. Последний документ был на имя Педро Хуареса. Спокойной ночи тебе, Коба.

…Дождавшись, пока Сталин уснет, бывший шеф гестапо, группенфюрер СС Генрих Мюллер, отключил миниатюрный диктофон, прикрепленный скотчем к внутренней стороне столика с бело-голубой баварской скатертью, и вытащил из него микрокассету. Он искренне не собирался выдавать Сталина Учреждению, которое ненавидел всеми фибрами души не меньше, чем вождь народов. Однако записывать разговоры его научила долгая практика сначала в криминальной полиции, а потом в гестапо. Никогда не знаешь, в какой момент это может пригодиться, но на всякий случай лучше иметь под рукой.

Высасывая сладкий матэ через трубочку, Мюллер снова раскрыл свой любимый роман, который он перечитывал многократно как при жизни, так и ПОСЛЕ. Кино, снятое по его мотивам, напротив, ему не особенно понравилось – он не был там похож на себя, какой-то семейный клоун, добренький доктор Айболит из детской сказки. Вытащив бархатную закладку, Мюллер пролистнул страницу, в который раз перечитывая проливающую бальзам на сердце строчку: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться».

Прошло не меньше двух часов, прежде чем Калашников неохотно признался самому себе – тревога оказалась ложной. Он совершенно напрасно перевернул апартаменты Менделеева вверх дном – потому что так и не нашел того, что искал среди многочисленных профессорских бумаг. Сев на стул, Алексей в который раз за день выматерился до хруста в челюсти. Ужасно хотелось выпить залпом стакан… нет, не водки, а именно спирта – прямо как той осенью, во время германской войны.

Стоявший рядом Малинин смотрел на начальство с недоумением, почтением и страхом. Подозрения об апоплексическом ударе не оправдались, однако создавалось впечатление, что с головой его благородия происходит нечто загадочное. Зачем было врываться в квартиру покойника, чтобы все там разгромить, а потом сидеть и выражаться, как грузчик? Если бы многоопытный Малинин не знал наверняка, что его благородие не пьет по два литра в день, то определил бы его поведение как натуральную белую горячку.

Калашников поднял голову и поймал на себе страдальческий взгляд.

– Нет-нет, братец, все в порядке…

По выражению лица Малинина было очевидно – он явно так не считает.

– Я искал блокнот, – вяло объяснил Калашников.

Вид у него был не лучший – волосы спутаны, на рубашке выступили пятна пота, глаза покраснели от бессонницы.