Комната наполнилась грохотом отодвигаемых дубовых стульев – не пожелав пускаться в дальнейшие объяснения, Шеф плавно выскользнул через смежную дверь, оставив после себя хрестоматийный запах серы. Калашников открыл зажатый в потной руке телефон-раскладушку и принялся лихорадочно разыскивать в записной книжке букву «М».

В этом доме турецкие ремонтники буквально месяц назад успели наладить изрисованный граффити разбитый лифт, иначе добираться до двадцатого этажа было бы довольно утомительно. Впрочем, пару раз по ходу пути кабина тряслась так, что Калашников мысленно приготовился к полету вниз, однако все обошлось.

Едва ступив за порог квартиры, Алексей ощутил устойчивый неприятный запах гари – так пахнут, вызывая першение в горле, сгоревшие волосы. Совсем как паленая кошка, цинично подумал он, проходя по скрипящим, добела истертым половицам в крохотную комнатушку. Жилище еще хуже, чем у него, похоже на номер в третьеразрядной гостинице. За свое краткое земное существование Калашников успел понаблюдать смерть много раз, поэтому спокойно относился к лицезрению трупов и виду крови. Однако сейчас ему пришлось увидеть вовсе не то, чего он ожидал. От тела покойника не осталось ровным счетом ничего – лишь разметавшаяся по всей квартире горсточка пепла, частицы которого старательно собирали в пробирки ползающие по полу медэксперты. Человек, одетый в белый халат, восседал в кресле и раскуривал гаванскую сигару с таким видом, что даже несведущий догадался бы – это начальник, которому позволено очень многое. Кто бы еще мог так открыто смолить контрабандную сигару на месте преступления, не заботясь о том, что пепел смешается с прахом покойного?

– Добрый день, Николай Васильевич! Как поживать изволите?

Человек с сигарой улыбнулся, зубы блеснули через прорезь в окладистой бороде. Он порывисто поднялся навстречу Алексею, стиснув его руку чуть ли не до локтя.

– Милостивый государь, наконец-то! Давненько, давненько поджидаем вас.

Хирург Склифосовский, один из знаменитейших докторов XIX века, был отлично знаком Калашникову по работе. Иногда Управление наказаниями вызывало его, когда, к примеру, требовалось переделать известного насильника в женщину. Видать, дело совсем плохо: обычно Шеф не считал нужным беспокоить подобных людей по мелочи, к докторам у него было трогательное, по-детски осторожное отношение.

– Я приношу извинения, доктор, но меня никто не потрудился поставить в известность, – огорченно заметил Калашников, массируя помятую медвежьим рукопожатием кисть. – Даже имя покойного сказали только в машине, пока мы ехали сюда. Отчего такая секретность? Понятно, что чем меньше народу в курсе ситуации, тем лучше, но все равно – максимум через час здесь обязательно нарисуются камеры от всех телеканалов. Надеюсь, вам уже удалось выяснить, что именно случилось с нашей э-э-э… жертвой?

Склифосовский неожиданно злорадно ухмыльнулся.

– Судя по всему, милостивый государь, вам тоже решили сделать сюрприз. Когда меня подняли сегодня утром с постели, я сперва подумал, что это идиотская шутка… Если бы не приличное воспитание, которая дала мне покойная маман, я бы охотно обласкал вашего Шефа в тех выражениях, которым меня дальновидно научил грузчик Порфирий.

Покойная маман, отметил про себя Калашников. То, что доктор сам уже сто лет как в могиле, а его маман давно живет с ним в одном квартале, Склифосовского не волновало – многие люди продолжали использовать в Аду такие же выражения, как и на Земле. Да он ведь и сам называет убитого