Я посмотрела в глазок, но ничего не увидела, так как лампочку у нас в очередной раз свинтили. Не исключено, что какие-нибудь дружки моего братца – из тех, с которыми место встречи у пивного ларька изменить нельзя.

– Кто там? – спросила я.

– Это я, Алла, – ответили с другой стороны.

– Алла Сергеевна?! – поразилась я.

– Да, Лана, открой, пожалуйста.

Дверь я распахнула, руки в боки вперила и пьяно спросила:

– В рожу пришла мне впиваться, по национальной традиции?

Костя, стоявший рядом со мной, подобрался. Интересно, он как, между нами бросится, если мы сейчас устроим бои без правил?

Алла Сергеевна посмотрела на меня удивленно и ответила тихим голосом, который я после личного знакомства и всего, что о ней знала, никак не ожидала услышать:

– Нам нечего делить, Лана. Но у нас общее горе: я любила Стаса, он был твоим другом. А мне… не с кем выпить. Подруг у меня нет.

Я отступила в сторону, давая ей пройти. Алла Сергеевна скинула норковую шубу, повесила ее рядом с моей и уточнила:

– Где квасишь-то?

Я показала путь в кухню, а Косте велела укладываться, хотя ему тоже страшно хотелось выпить.

– А кто завтра утром меня разбудит? – посмотрела я на братца. – На выходных нажрешься. Верку приглашу.

При упоминании моей подружки, на которую Костя уже много лет имеет виды, питая бесплодные надежды, братец вздохнул, кивнул, попросил хотя бы пива, я выдала ему бутылочку «Невского» из холодильника, и он опять отправился к телевизору.

– У нас «Жириновский» будет третьим, – сказала гостья, выставляя на стол водку, когда за Костей закрылась дверь. – Давай и мне стакан. Помянем Стаса!

17 марта, среда

В ту ночь мы напились до поросячьего визга, стали лучшими подругами и вместе завалились спать на мою двуспальную кровать. Утром я проснулась с таким ощущением, словно Владимир Вольфович у меня в желудке лично толканул речь. Алла сказала, что в ее желудке также трепались Зюганов с Горбачевым, причем говорили долго и упорно. В общем, достойно они выступили у меня в квартире, и мы обе некоторое время поминали «Жириновского» в обнимку с унитазом. В зеркало смотреть не хотелось, потому что мне было достаточно и внешнего вида Аллы, которую до этого я видела только уложенной и ухоженной – даже во время дебоша у меня в турфирме.

Опохмеляться желания не было, я вообще не представляю, как люди утром после пьянки могут смотреть на алкоголь. Мы выпили немного молочка, поданного Костей, потом съели по яичку всмятку, сваренных Костей, выпили крепчайшего кофе, заваренного Костей, и стали думать, что нам делать дальше. Костя суетился у плиты, иногда встревая с комментариями.

Если вчера у меня еще и появлялись мысли о причастности Аллы Сергеевны к покушению на Тарасова, то теперь я уже не считала ее убийцей мужа.

– Он составил завещание где-то с неделю назад, – повторила она мне то, что говорила вчера в пьяном ступоре (я не сообщила ей, что уже в курсе). – Я не знаю его содержания. То есть всего содержания. Но часть – и немалая! – оставлена второму сыну. Это я тебе точно говорю. Сука!

Кто именно был назван последним словом, я так и не поняла, хотя оно могло относиться и к Тарасову, и к его незаконнорожденному ребенку, и к маме ребенка, и к нотариусу.

Кстати, откуда Алле все-таки известно о том, что Рома не забыт? Или это Тарасов ей заявил? Вполне мог, по-моему. Во время очередной ссоры, например. Надо будет спросить у нее, но чуть позже.

А пока я поинтересовалась, как Алла Сергеевна – с ее способностями к устранению конкуренток и детективной работе вообще – допустила рождение того ребенка.