– Оружие против энергетов. И только энергетов.
– Гематры просчитали это раньше других. Просчитали – и приняли меры.
Оружие, думает Гюнтер. Из-за оружия доктор Ван Фрассен закрыла Саркофаг, спасая себя и других. Оружие падало сверху; оружие таилось внутри. Сабли, кинжалы. Лучевики. Бомбы. Плазматоры. Межфазники. Наплевать и забыть. Такого оружия, какое дала бы Ларгитасу разгадка здешней тайны, ещё не знала Ойкумена.
– Но Горакша-натх – энергет! Мой сын – антис. Оба сейчас здесь, под Саркофагом, и не испытывают особых неудобств. Ну, не больше, чем другие.
– Вы прошли сюда под шелухой. Вы уже находились в реальности галлюцинаторного комплекса, когда проходили через Скорлупу. В ней вы и остались – другой здесь просто нет. Скоро у брамайна, у вашего сына – и у криптидов – возникнут проблемы с энергетической подпиткой. Это не смертельно, но весьма неприятно. К нам с вами, как к менталам, это тоже относится в полной мере. Поверьте, я знаю, что говорю! Нахлебалась за двадцать лет, полной ложкой… Берегите силы, не расходуйте их попусту. Мы здесь на голодном пайке, восстанавливаться придётся долго…
– Кстати, о голодном пайке. Надо бы проведать криптидов, – Гюнтер встаёт, разминает затёкшие ноги. – Проведать и покормить.
В ответе доктора Ван Фрассен звучит горечь:
– Чем? Еды не хватает для людей.
– Тем, что они любят больше всего.
– Человечиной?
Годы под Саркофагом окрасили чувство юмора женщины в чёрный цвет.
– Вроде того, – соглашается кавалер Сандерсон. – Идёмте.
Контрапункт
Трусы̀ цвета хаки, или Семейные, в горошек
Ну-ка сядем, старики,Со своими стариками,Разломаем хлеб руками,Выпьем всё, что есть в стакане,Всем запретам вопреки.Молодых не пригласим,Пусть гуляют, молодые,Посидим в табачном дыме,Вскинем головы седые,Кто не сед, тот некрасив.И затянем, старики,Так, что горла станет жалко.Нам ли спорить за державу,Если мясо с пылу, с жару,Если к пиву окуньки?Вениамин Золотой, из сборника «Сирень» (издание дополненное и переработанное к тридцатипятилетию со дня первой публикации)
Двор был полон тьмой и движением.
Ночь не принесла прохлады.
Они сидели на крыльце: раздетые, в одних трусах. Гай Октавиан Тумидус – в армейских хлопковых, цвета хаки, Лючано Борготта – в семейных, синих в мелкий белый горошек. Единственный в Ойкумене консуляр-трибун Великой Помпиии, в чьём подчинении не было легионов – и завкафедрой инициирующей невропастии в антическом центре "Грядущее", единственном центре Ойкумены, где занимались не индивидуальными антисами, а коллективными.
– Как в старые добрые времена, – сказал Борготта. – Только мы с тобой.
– Добрые, – кивнул Тумидус. – Нашел, о чём напомнить.
– Ну, нашёл.
– Сволочь.
– От сволочи слышу. Рабовладелец.
– Был. Твоими молитвами.
– Вот и славно.
– Тише. Разбудишь.
– Я и так тихо…
Во мраке сновали жёны и дети Папы. Стирали бельё в тазах, взгромоздив ёмкости на шаткие колченогие табуреты. Развешивали постирушку на верёвках, натянутых от забора к дереву, от дерева к карнизам крыши. В земляной печи, зарыт в горячий песок под костром, выпекался арбут – ячменный хлеб с квашеным молоком и топлёным козьим жиром. Девочка лет десяти, шёпотом напевая скабрезные куплеты, чистила гору морских окуньков. Гора уменьшалась со скоростью выхода челнока на орбиту. Рядом рос курган чищеной рыбы, обещая сравняться с первоначальной горой. Разбросанная вокруг чешуя серебрилась в лунном свете. За забором, на улице, играли мальчишки.
Всё происходило в мёртвой тишине. Ну хорошо, не в мёртвой – в живой. Шарканье подошв, кряхтенье, скрип ножа, зацепившего жабры. Удары босых пяток о землю. Бульканье воды. Куплеты. В сравнении с обычным гвалтом, царившим во дворе Папиного дома, эту тишину можно было счесть удивительной. Тиран и деспот, антис и карлик, обожаемый и проклинаемый Папа Лусэро наконец заснул, забылся хрупким тревожным сном – и любой член семьи скорее откусил бы себе язык, чем разбудил бы старика.