Черви в грибах не заводятся по одной причине – холодно червяку с голой кожей жить тут. Кругом вечная мерзлота. Стоит мох отодрать от земли, как видна голубовато-черная искрящаяся земля, твердая как камень. Гриб корешками своими за мох держится, вглубь не прорастает – прячет свой низ, боится застудить. Никакой червяк в мерзлоте не заводится, словом – куда ему! Олешек слышал, как люди, собиравшие в тундре грибы, ругаются, гремя блестящими цинковыми ведрами:

– Ну хоть бы червяк какой в грибы забрался! Тогда понятно было б – вкусный гриб или невкусный?

Обо всем-то люди по червям судят, чем слаще еда – тем больше должно быть червей… Так выходит?

Один гриб люди не любят – мухомор. А мухомор для оленя чрезвычайно желанный гриб, олени его часто ищут, вздыхают жалобно, если не находят, скулят по-собачьи: мухомор – гриб целебный, веселый, вкусный, олени пьянеют от него, а пьяные, здорово веселеют, становятся смелыми, дурными и ведут себя, как люди – куражатся, дерутся, кричат, ссорятся, потом отходят в сладком сне – ложатся на мох, вытягиваются и лежат до самого утра – их даже волки согнать с лежек не могут.

– Ну садись же! – снова пригласил олешека Петров, достал из рюкзака юколу – большую, разрезанную от хвоста до головы плоскую рыбину с рубиново-красным вяленым мясом. Юкола – рыба зубастая. Петров ее так и зовет «Рыба зубастая», самая лучшая юкола идет июньская, а чукчам и корякам разрешают ловить рыбу только в августе, когда весь лосось – почти весь – уже отмечет икру и лежит, гниет на дне мелких речек, либо преет по берегам.

Все не так, все по-уродски, все криворуко, все построено на подчинении одного человека другому, на подчинении системе, а система, она сожрет каждого, кто мыслит чуть повольнее, да потолковее других. «Эх, люди!» – Петров вздохнул.

Многое утеряно. Совсем утеряно. Например, культура ездовых собак. Хорошо, что хоть олени остались, есть пока на чем ездить, а если оленей не будет – Петров покосился на олешека, который чуть отступил от костра и теперь зачарованно смотрел на огонь – пламя ему нравилось, фиолетовые брызги рождались в оленьих глазах, прыгали, перемещались с места на место, – если оленей не будет, то тогда коряку, чукче, якуту и эвену с эвенком совсем худо станет.

В Уэлене до последнего времени, говорят, работало оленье такси: каюр вез пассажира по тундре куда тому надо было, километры определял на глазок и пассажир не капризничал, так «по глазку» и отсчитывал денежки – сколько каюр ему говорил, столько и платил.

А если олени пропадут, как и ездовые собаки, тогда что? Ездовых собак надо возрождать заново. Раньше их всему миру поставляла Чукотка, а теперь собак самих надо завозить на Чукотку, в Якутию. На север Камчатки тоже надо завозить. О юге говорить нечего – юг обойдется и без собак, там и так хорошо – пароходы, машины, летающее, грохочущее, дымящее железо.

На Аляске каждый год устраивают собачьи гонки, первый приз семьдесят тысяч долларов, приглашают туда и наших, Иннокентия, например, тоже приглашали, а выставлять оказалось нечего – дельных собак нет, исчезли псы, трудяги ездовые перемешались с дворовыми и бродячими бездельниками и хамами, выродились – ко всему этому надо возвращаться снова. Думали люди, что железо, бензин и крылья им все заменят, а оказалось – не все.

Отрезав себе немного вяленой лососины, Иннокентий проверил, нет ли где в разрезах червей, а то черви эти чуть ли не от пыли заводятся – стоит только сесть мухе на пластину юколы, как через два дня в мясе, в ложбинках-разрезах заводятся шустрые белые куколки, жирные, вызывающие омерзение; зубами Иннокентий отщипнул ровную скибочку мяса, съел словно конфету. Юкола была хороша – вязкая, нежная, чуть сладкая, Иннокентий в этот раз, когда готовил рыбу, в соль чуть сахара добавил – мясо от сахара было не таким соленым, оно и нежнее и хранится дольше, сахар, оказывается, помогает мясу сохраняться лучше соли.