– Я сделаю все, на что способен человек, с благословения Вашего Святейшества и при содействии сил небесных, – поклонился барон ди Гуеско.

– В таком случае я не сомневаюсь в успехе порученного вам дела, – протягивая капитану опечатанный свиток, произнес Гонорий II. – Ступайте. Казначей выдаст денег на дорогу вам и вашим людям. Остальное получите у архиепископа Пармского.

Беседа эта не шла из головы дона Анджело, как и родовое прозвание папского легата – Бенчи. Где-то прежде он уже слышал подобное имя. Но где, когда? Кажется, ничего серьезного, иначе он наверняка помнил бы его. Но все же… Барон ди Гуеско крайне не любил таких ситуаций, они тянули его воспоминания о прошлой жизни, как тянут привязанные к шее камни ко дну сброшенную за борт жертву.

«Бенчи, Бенчи, Бенчи… Нет, слишком много на моем веку встречалось разных незначительных людишек, чтобы помнить каждого. Уж во всяком случае, ни одного святого отца с таким именем прежде знавать не доводилось. – Барон отогнал назойливую мысль, и перед его внутренним взором снова возникли длинные персты Святейшего Папы, унизанные драгоценными кольцами. – Поговаривают, что этот старый хорек варит золото. Будто бы из Иерусалима некий пленный сарацин привез ему рукопись самого царя Соломона, в которой скрыт рецепт изготовления золота из любого, самого никчемного металла. Судя по тому, как быстро разбогател этот старый хрыч, ему достоверно известен секрет философского камня, или как там они его называют. Конечно, он властитель Рима, но этот титул требует больше затрат, нежели доставляет доходов. А тут монеты льются рекой. Хорошо бы раздобыть эту рукопись, вот только как? В любом случае, чтобы добраться до нее, надо сидеть в Риме, поближе к Папе, а уж никак не таскаться между Пармой и Парижем, охраняя какого-то очередного святошу».

– Синьор, – услышал ди Гуеско, – вон тот купол – это храм святой Марии в Цветах, – окликнул капитана папской гвардии воин с простоватой крестьянской физиономией.

Дон Анджело молча кивнул и направил кавалькаду к виднеющемуся впереди храму.

Отец Гуэдальфо с утра был хмур. Служение Всевышнему, которому он посвятил последние годы жизни, заставляло его быть образцом христианского смирения и любви к ближнему, но прежняя жизнь, как пламя, скрытое под застывающей магмой, временами требовательно рвалась наружу.

В эти дни монсеньор Гуэдальфо дольше обычного склонялся пред ликом Мадонны, самозабвенно шепча слова молитвы, старательно усмиряя гордыню и гневливость.

Чаще всего такое случалось, когда ночью ему снилось море: синее, озаренное ясным солнцем, море – оно обступало со всех сторон, переворачивалось, стирая грань между водой и небом… Теперь волны медленно, изматывающе долго перекатывались у него над головой, ежесекундно грозя обрушиться всей своей ужасной массой. Монсеньору Гуэдальфо становилось тяжело дышать, он просыпался в холодном поту, захлебываясь и судорожно втягивая напоенный ароматом воздух. Последние дни море снилось ему каждую ночь, а потому он стоял перед мраморным изваянием богоматери, обращаясь к небесной покровительнице с мольбой о прекращении этой муки.

– Монсеньор, – услышал фра[26] Гуэдальфо и, оглянувшись, увидел храмового служку. – Прошу извинить, что отвлекаю вас от размышлений. Прибыл личный посланец Его Святейшества.

– Проводи его ко мне, – величественно наклонил голову настоятель.

Капитан гвардии Его Святейшества стремительным, почти танцующим шагом вошел в ризницу, склоняясь в подобающем поклоне:

– Мой господин велел передать свое благословение и справиться о здоровье вашего преподобия.