(«Городок», 1814 г.) легкомысленный семнадцатилетний юноша уже задумывался над бренностью человеческого счастья.


Кто раз любил, то не полюбит вновь;
Кто счастье знал, уж не узнает счастья,
На краткий миг блаженство нам дано:
От юности, от нег и сладострастья
Останется уныние одно…[71]

II. Культ красоты

Пушкин не мог пройти мимо красоты. Он был поклонником ее во всех видах и проявлениях.

Уже, казалось, пресыщенный любовью и утомленный жизнью, он пишет в 1832 году Надежде Львовне Сологуб{183}:


Нет, полно мне любить; но почему ж порой
Не погружуся я в минутное мечтанье,
Когда нечаянно пройдет передо мной
Младое, чистое, небесное созданье…[72]

Восхищение перед живою красотой Пушкин передавал с неподражаемой непосредственностью чувства. В частности, его восхищение красотою невесты, потом жены, можно назвать возвышенным: «Творец тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна, чистейшей прелести чистейший образец» («Мадонна»).


Все в ней гармония, все диво,
Все выше мира и страстей;
…………………………….
Куда бы ты ни поспешал,
Хоть на любовное свиданье,
Какое б в сердце не питал
Ты сокровенное мечтанье, –
Но, встретясь с ней, смущенный, ты
Вдруг остановишься невольно,
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты.[73]

Только «чистая» красота вызывала у Пушкина длительное, благоговейное чувство, даже когда предмет влечения исчезал, как «мимолетное виденье».


Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты[74].

Но совершенство живой красоты недолговечно. Страсть разрушает ее, смерть уничтожает в корне. Есть другая красота – бессмертная. Это красота природы.

В этой красоте больше духовности, в ней человек осязает то вечное, маленькую частицу чего составляет он сам.

Красоту природы Пушкин воспринимал во всех ее проявлениях, он видел ее и в торжественном рокоте морских волн, и в величественной панораме, открывающейся с заоблачных горных вершин, и в бушующем потоке горной реки, и во всех пейзажах русской природы, особенно же любимой им зимы.

Истинный художник – поэт, кто из красоты смертной умеет создать хотя бы подобие бессмертного, что может пережить создателя. Запечатлев на картине образ красавицы, мы сохраняем его для потомства, и тогда живая, но смертная красота уже не боится всеразрушающего времени. Уловив гармонию звуков, мы передаем ее в музыке, которая сохраняет эти звуки для потомства.

Кто умеет понимать эту победившую время красоту, тот исполняется особого величественного спокойствия. Он смотрит на суетящийся мир, как бы свысока:


…Влиянье красоты
Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты
И блеск Алябьевой, и прелесть Гончаровой.
Беспечно окружась Корреджием, Кановой,
Ты, не участвуя в волнениях мирских,
Порой насмешливо в окно глядишь на них
И видишь оборот во всех кругообразный.[75]

Окончательно созрев, Пушкин выше всего ценил возможность наслаждаться всеми видами красоты.


По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественной природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновений
Безмолвно утопать в восторгах умиленья.[76]

Созерцание красоты не проходит бесследно. Красота, как и все другие переживания высшего порядка, облагораживает, пробуждает «добрые чувства». «Красота спасет мир»{184} – говорил Достоевский.

Красота, как нежный ангел у Пушкина, пробуждает невольный жар умиленья.


…тебя я видел
И ты недаром мне сиял:
Не все я в мире ненавидел,
Не все я в мире презирал.[77]

Поэтому Пушкин ценил великодушие и считал недостойным поэта мстительное и злобное чувство или обиду павшего:


И не услышат песнь обиды