– «Хемлин и Коль» вернули мне деньги, отказавшись от поручения, – сказал он.

– По какой причине?

– Не объяснили.

– Это неэтично, – возмутился я.

– Ну и что вы мне предлагаете?

– Обратиться в гражданский суд, – сказал я. – И выиграть дело.

Оторвав взгляд от морских далей, он обратил его к нам и не отводил, пока мы не догадались.

– Любое исковое заявление бессмысленно, – заметила Энджи.

Он кивнул:

– Потому что я умру раньше, чем дело дойдет до судебного разбирательства.

И он опять повернулся лицом к ветру, а к нам спиной, и слова его долетали до нас вместе с резкими порывами ветра.

– Я привык к тому, что пользуюсь влиянием, любое неуважение в мой адрес мне в диковинку, как и чувство страха. Теперь же я бессилен. Каждый знает, что я умираю. Каждый знает, что времени для борьбы у меня не осталось. И каждый, я уверен, внутренне посмеивается.

Я пересек газон и встал рядом с ним. Он стоял на самой кромке, там, где кончалась трава, обнажая черный камень утеса, угольно поблескивающий на фоне штормового моря.

– Так почему же именно мы? – спросил я.

– Я наводил справки, – сказал он. – Все, к кому я ни обращался с расспросами, уверяли меня, что вы двое обладаете теми двумя качествами, которые мне так нужны.

– Какими? – спросила Энджи.

– Честностью.

– В той мере, в какой…

– …в какой это возможно в нашем развратном мире, да, мистер Кензи. Но вы честны с теми, кто завоевал ваше доверие. А я намерен ваше доверие завоевать.

– Похищение – не лучший для этого способ.

Он пожал плечами:

– Я дошел до крайности, и часовой механизм внутри меня запущен и тикает. Вы закрыли свой офис и отказываетесь вести дела и даже встречаться с возможными клиентами.

– Да, это так, – сказал я.

– На прошлой неделе я названивал вам обоим по домашним телефонам и в офис, но у вас нет автоответчиков.

– У меня он есть, только на время я его отключил, – сказал я.

– Я писал вам.

– Он не вскрывает почту, за исключением конвертов со счетами, – сказала Энджи.

Стоун кивнул, словно в некоторых кругах это дело обычное.

– Вот поэтому я был вынужден прибегнуть к таким крайним мерам, чтобы знать наверняка, что буду выслушан. Если вы откажетесь браться за мое дело, я готов выплатить вам двадцать тысяч долларов в качестве компенсации за потраченное время и причиненное вам неудобство.

– Двадцать тысяч! – выдохнула Энджи. – Долларов!

– Да. Деньги перестали теперь для меня что-либо значить, а наследников, кроме пропавшей Дезире, у меня нет. Кроме того, потрудившись разузнать обо мне, вы бы обнаружили, что двадцать тысяч долларов в сравнении с тем, что я имею, – сущая мелочь. Так что, если пожелаете, можете вернуться ко мне в кабинет, из верхнего правого ящика стола вынуть деньги и вновь жить, как жили до этого дня.

– Ну а если мы не откажемся, – сказала Энджи, – что вы поручите нам делать?

– Отыскать мою дочь. Я допускаю, что она мертва. Понимаю даже, что это весьма вероятно. Но я не хочу умирать, не узнав всего доподлинно. Мне надо знать, что с ней произошло.

– Вы обращались в полицию, – сказал я.

– И не получил ничего, кроме пустых фраз. – Он качнул головой. – Им представляется молодая особа, которая, впав в депрессию, решила развеяться, отправиться в путешествие, чтобы там прийти в себя.

– А вы уверены, что в вашем случае это не так?

– Я знаю свою дочь, мистер Кензи.

Опираясь на трость, он резко крутанулся и направился по газонной лужайке обратно к дому. Мы последовали за ним, и в огромных стеклянных окнах фасада его кабинета я увидел наши отражения: немощный старик, борющийся с ветром, который дует ему в спину и хлопает плащом по телу, едва не сбивая с ног, а тот, нащупывая тростью точку опоры, с трудом продвигается вперед по промерзшей лужайке; слева от него миниатюрная хорошенькая женщина, чьи темные волосы треплет ветер, а справа – мужчина лет тридцати с небольшим, на нем бейсбольная шапочка, кожаная куртка и джинсы. С некоторым замешательством поглядывает он на двух своих спутников, гордо несущих свое горе.