Максим Грек скончался в 1556 году и был похоронен у северо-западной стены Свято-Духов-ского храма Троице-Сергиевой Лавры.

Датой его кончины в «Сказаниях» называют 7064 год, то есть весь период с 1 сентября 1555 года по 31 августа 1556 года, без конкретной даты (новый год в XVI веке в России начинался 1 сентября). Позднее в житиях святых появилось число – 21 января по старому стилю, день памяти Максима Исповедника. Теперь в этот день Церковь отмечает и память преподобного Максима Грека.

Итог жизни Максима Грека впечатляет даже тех, кто ничего не знает о судьбе многолетнего узника: один из первых на Руси, он сам составил собрание своих сочинений. Сначала это были «избранные сочинения» из 47 глав с дополнительной частью, а затем и полное собрание из 73 текстов.

Свои сборники Максим Грек многократно переписывал (сохранились несколько экземпляров, написанных его рукой), рассылал своим адресатам и давал переписать всем желающим.

В творческом наследии известного древнерусского писателя Максима Грека, помимо богословских творений, есть притчи, оригинальные произведения в форме диалога, даже стихи.

В этом стихотворении Максим Грек как бы обращается к распятому Христу. Оно написано от лица пронзенного копьем святого Димитрия, но можно догадаться, что и от себя лично.

На многих иконах, особенно старообрядческих, Максим Грек изображен с большой, очень пышной бородой. На Руси XVI века бояре не брили бород и усов, именно по бороде русские отличались от иностранцев. Быть может, иконописный канон сознательно подчеркивает: этот грек столько пострадал на Руси, что давно стал своим.

Не так давно в Вене было обнаружено письмо Максима Грека, отправленное в 1552 году из Москвы некоему греку Макробию, под которым стоит подпись: «Максим, который некогда был жителем Эллады, а ныне стал гиперборейцем».

Древние греки называли Гипербореей легендарную страну вечного счастья и блаженства где-то далеко на севере.

Найденное послание говорит о том, что под конец жизни Максим Грек не только не был сломлен, но и сохранил чувство юмора.

Праведная Иулиания Лазаревская.

Икона. Посл. треть XIX в. Собор Благовещенского монастыря, Муром

Рано темнеет зимой в Муроме. Вроде бы недавно забрезжило утро, а вот уже только луна слабо освещает темный городок, огороженный земляным валом и рвом.

Да и тихо в последнее время стало в Муроме, непривычно тихо: после нескольких голодных лет и эпидемий народа в городе поубавилось почти вдвое.

Порой кажется, что не только на жителей, но и на сам Муром-городок навалилась вековая усталость и даже из камней истощились последние силы.

Многие дворы стояли пустыми, раскрытыми, хлопая воротами на ветру. А если где ночью собака залает или завоет, так всем это даже в радость: значит, в том доме хозяева не перевелись.

Обо всем этом неспешно думал муромский сторож, обходя ночью город со своей колотушкой. Да и куда ему торопиться? Ночи зимой длинные, беспросветные…

Но нет, в одном слюдяном окне блеснул свет. Сторож остановился, пригляделся: ну конечно, это Дружина (в крещении Калистрат) Осорьин не спит. Наверное, опять сидит за столом и пишет, не жалеет сальных свечей. В Муроме все знают, что Дружина взялся сочинять повесть о своей матушке Ульяне и даже хочет составить ей церковную службу. Сторож вспомнил худенькие, словно восковые, руки Ульяны, протягивающие ему каравай хлеба, и поневоле прослезился, потер морозной рукавицей глаза.