Живые воины ходили среди павших, выносили раненых, оказывали им помощь. Собирали оружие, снимали с мёртвых противников добрые доспехи, обувь, одежду, поторочные сумы, носили всё это и складывали в три равные кучи, чтоб по справедливости разделить потом меж победителями. Ловили и двуножили лошадей, наскоро сооружали коновязь. То же и с обозом супротивника, – все припасы съестные, корм для коней, походные кузни, запасы оружия и всё прочее делилось на три равные доли, одна из которых предназначалась уграм. А в низине под усиленной охраной сидели и лежали болгарские пленники, понуро ожидавшие своей участи, – кого отправят рабом в Мадьярию либо на Русь, кого продадут тем же грекам в ближайших торговых городах, а кому посчастливится быть принятым в Святославово войско, принести клятву киевским богам и служить в дружине сурового северного воителя.

Сам же Святослав был весь поглощён иным: в сопровождении старшего стременного он ходил по полю, ища средь убитых и раненых младшего. Несколько дружинников и темников помогали им. Прошли уже большую часть поля, но Збимира не обнаружили.

У князя сжималось сердце при взгляде на каждого павшего воина, и до боли жаль ему было юного стременного, который по своей горячности бросился вслед за ним в тяжкую сечу. Отпечатался в памяти миг, когда, рубясь с каким-то из лихих темников противника, боковым зраком заметил Святослав, как ринулся на него справа здоровенный болгарский воин. А в следующее мгновение путь здоровяку преградил молодой стременной. Потом навалились другие супротивники, и что сталось со Збимиром, он уже не видел.

«Где же ты, неразумный стригунок, молодой сорвиголова? Куда подевался? Что скажу я твоему деду, старому Издебе, кой доверил тебя мне, как себе самому?»

Ходившие с князем воины на вопросительный взор князя разводили руками: нигде не видать!

Святослав стал, огляделся кругом и вдруг зычно, на всё поле, крикнул, так что вороны в испуге поднялись в воздух:

– Гей! Збимир! Где ты есть? Откликнись!

И вдруг – о, чудо! – на берегу зашевелились кусты, и оттуда вышел младший стременной, ведя на поводу запасного княжеского коня.

– Где ты шатался? – набросился на него Святослав.

Збимир испуганно замигал синими очами, не понимая, чем вызван княжеский гнев, и, запинаясь, ответил:

– Я на реке был, княже… коня твоего поил и купал…

– Другого времени не мог найти? – уже перекипая, укорил Святослав.

– Я просто вспомнил, Зверобой сказывал, что довелось вам пить шеломами из Дона и Волги и коней в тех реках великих купать. Вот, думаю, пришёл черёд в синем Дунае твоего коня искупать…

– А на того болгарина отчего один на один кинулся? Он ведь здоровенный, мог одним махом тебя порешить!

Збимир пожал плечами:

– Я поступил, как любой из твоих воинов…

– Тогда позволь и отблагодарить тебя, как воина! – отвечал уже сменивший гнев на милость Святослав, обрадованный, что нашёл стременного живым и невредимым. Привлёкши к себе юношу, он троекратно поцеловал его в щёки и чело. Затем, сняв свою белую княжескую епанчу, в нескольких местах с прорехами от вражеских клинков и немало забрызганную кровью, набросил её стременному на плечи и прикрепил золотой фибулой. – Запомни сей день! – сказал он.

Ошарашенный стременной стоял не двигаясь, с приоткрытым ртом и распахнутыми очами.

– Не молчи, дубинушка киевская, – громким шёпотом проронил за его спиной Зверобой, – реки князю хоть одно слово благодарственное!

Но Збимир молчал как очарованный, только по раскрасневшейся, как у девицы, щеке сползла чистая юношеская слеза.