– Погоди, брат, – Святослав покачал головой, – а сколько же ещё сыновей у тебя?

– Было трое, княже, – опустил голову старый огнищанин, – двое… – Он замешкался.

– Я помню твоих славных сынов и добрых воинов, – скорбно молвил князь, – и Саркел помню, и битву с Курей… – Оба помолчали. – Храбро сражались сыновья твои за землю славянскую, Вышеслав с Овсениславом за Русь нашу вольную жизнь положили, потому дякую тебе и сыновьям твоим красно! – Святослав приложил ладонь к сердцу и склонил голову перед отцом. – Живые всегда в долгу перед павшими. Особенно коли ты начальник воинский, который на смерть их посылал, никогда эта рана души не сможет зарасти, до самой смерти. А что же сын твой в стороне стоит? – Святослав рукою сделал знак младшему Лемешу подойти. Он оглядел ладную стать, слепленную нелёгким огнищанским трудом, пожал крепкую руку и заглянул в открытые голубые очи Младобора, сияющим восторгом глядящие на «самого князя». Как бывало с ним не единожды, когда впервые встреченный человек вдруг чем-то очень нравился или, напротив, вызывал неприятное ощущение, от которого потом почти невозможно было избавиться, Святослав почувствовал, что молодой огнищанин лёг ему на душу.

– А сколько ж годов тебе, Младобор? – Услышав ответ, немного удивился. – Выходит, мы с тобой ровесники, а я думал, ты моложе. Есть ли у тебя жена и детки? – спросил Святослав.

– Нет, княже, – смущаясь, хриплым от волнения голосом ответил молодой огнищанин.

– Да стеснительный он у меня слишком, – вставил слово отец, – давно уж пора своих детей, а мне внуков иметь, а он всё с детьми брата тешится.

– Эге, не дело это, – с грустной улыбкой пожурил молодого Лемеша князь. – Чтоб Русь крепла, нужно каждому род свой укреплять, а какой же род без деток? Ты давай, брат Младобор, исправляйся. – Потом повернулся к Звениславу и молвил твёрдо, но с теплотой в голосе: – Забирай сына, отец, и возвращайтесь домой. Огнищанин должен мирным трудом заниматься: землю раять, детей да внуков растить.

– Постой, княже, как это – домой, а как же поход? Ведь тьма наша уже снимается, коней седлает… – растерянно возразил огнищанин.

– Порядок один для всех, брат Звенислав, – твёрдо ответил князь. – Последнего сына, коли не стоят враги у ворот, не положено в дружину забирать. Врага на земле нашей уже нет, и в том заслуга твоих сыновей, Овсенислава с Вышеславом. Семья огнищан Лемешей свой ратный долг сполна отдала Киеву, теперь помогайте ему трудом своим огнищанским, который не менее воинского для Руси значит. Вот пойдём мы на Дунай-реку, сломим опасность хазарскую да койсожскую, что в земле Болгарской затаилась, вернём земли Русколани великой, но то будет только первый шаг. Исконно нашей станет земля Дунайская, только когда такие, как вы, огнищане, на тех полях крепкие корни пустят. Мечом угодья отвоевать – дело важное, только без рала огнищанского, за ним идущего, может пустым оказаться. Так что как закрепимся там, добро пожаловать, земли добрые дам, сколько пожелаете, скотину и пенязи на обзаведение – всё из казны княжеской получите.

– Как же… – опять возразил Звенислав, – я-то конюший, я ведь…

– Эге, отец, на конюшне теперь другие помощники есть, – горько усмехнулся Святослав, и Звенислав понял, что князь говорит о бывшем темнике Блуде. – Для того и отправляемся мы в поход за Дунай-реку, чтобы спокойно на Руси огнищане своим делом занимались, – тихо произнёс Святослав, глядя куда-то мимо воина, и боль, с которой произнесены были последние слова, выдавили невольную скупую слезу из очей Звенислава. – В Берестянской пуще есть заимка кудесника Избора, а подле могила неприметная. В ней жена моя Овсена и сын Мечиславушка схоронены. Разыщи, прошу, и приглядывай за погребалищем, пока я сам не вернусь. Прощай… – Святослав повернулся и пошёл не оглядываясь.