Папа и его гости от алкоголя сперва добрели, а потом медленно, но верно зверели. Дядя Лёва мог ни с того, ни с сего заорать на тётю Аню: «Ты чё мне лечишь, курва?» и даже ударить её по лицу, разбить нос или губы. Дядя Володя забывал про своё спокойствие и лез в драку на всех, кто попадал под горячую руку – обычно доставалось Антону Михайловичу, дяде Жене или тому же дяде Лёве. Отец кидался разнимать и отхватывал больше всех, падал на пол, да так и засыпал. Падали стулья, звенела посуда. Кудахтала тётя Галина. Одна только мама хранила усталое равнодушие. Когда утихал пьяный хай и соседи расползались по этажу, возвращаясь в свои комнаты, она молча помогала отцу встать, не обижалась даже, если тот пытался оттолкнуть её. Укладывала его затылком на подушку, влажной тряпочкой вытирала кровь с его лица. Безропотно собирала осколки посуды и останки растоптанного ужина.

Гораздо чаще всё заканчивалось мирно. Просто наступал момент, когда каждый слышал и понимал только сам себя. Дядя Лёва в миллионный раз рассказывал непонятно кому историю, как переспал с подругой жены, снова и снова повторяя деревенеющим языком одни и те же фразы: «И главное чё… хрен бы я на неё полез… если бы был трезвый… она ж страшная, как атомная война…» Тётя Аня этого не слышала, она громко блевала в раковину на общей кухне. Дядя Володя пел себе под нос: «Их в живых осталось только семеро, молодых солдат… Эх, етитская сила…» – и всхлипывал. Храпел отец, который обычно отключался раньше всех. В общий шум сливалось бормотание, кряхтение и пение других гостей, это напоминало Стёпе зоопарк или психушку, хотя ни там, ни там он никогда не был.

Однажды Стёпа спросил у тёти Ады, когда пришёл к ней за новой книжкой, почему так происходит. Неужели папа, его друзья с работы, мамины подруги и все остальные взрослые, кого знал Стёпа, живут только ради того, чтобы пить? Даже измученная мама чуть-чуть веселеет, когда немножко выпьет. Почему они не могут жить как-то по-другому?

– Жить… – грустно усмехнулась тётя Ада. – Они не живут, Стёпочка. Они мёртвые.

– Мёртвые? – Стёпа хмуро замолчал, обдумывая это. – И мама?

Тётя Ада грустно подтвердила:

– Особенно она.

Тогда Стёпа всё понял. Ему даже не стало страшно: он и раньше об этом думал, тётя Ада только подтвердила его догадки. И мама, и отец, и дядя Лёва, и старик Семён Михайлович, и дядя Женя, у которого дёргается шея и дрожат руки, и другие соседи, и пацаны, что каждый вечер пьянствуют во дворе на лавочке – это не люди, а какие-то оболочки от людей, которым надо заливать внутрь спиртное, чтобы поддерживать иллюзию жизни, чтобы они могли двигать руками-ногами, открывать рот и издавать звуки. Роботы с алкогольной смазкой. Даже учителя в школе, где учился Стёпа, частенько приходили на уроки поддатыми – особенно трудовик, физрук и физичка Евгения Сергеевна с прокуренными зубами.

Других людей Стёпа просто не знал. Он жил в городке мертвецов.

– Тётя Ада, а где живут живые люди? В Москве? В Петербурге?

Она отвечает, не задумываясь:

– Да, и там тоже. Но их там тоже немного. То есть, больше, чем где угодно, но всё равно – это капля в море… И Москва, и Петербург – это море мертвечины, гнусной мертвечины. Но есть такой город, где живут одни живые.

У Стёпы дыхание перехватило: он понял, что сейчас узнает что-то важное. Не решился ничего спросить – стал ждать, что скажет тётя Ада.

Она открыла шкаф, достала открытку. На открытке город: площадь, старинная башня с часами, вокруг – старинные дома, только сзади поднимается многоэтажка, ещё не достроенная. Старинные дома – тёмно-красные, светло-жёлтые, бледно-зелёные, а башня – белая-белая, будто из снега.