Одурманенная девушка уснула крепким сном, от которого должна была проснуться обуреваемой любовью к неведомому ей Яннису из Пирея.

Зенэйс не поленилась провести еще одну бессонную ночь неподалеку от подстилки, на которую свалилась сраженная сном соперница. Рядом сидела прачка, поглядывая на госпожу с собачьей преданностью, а на спящую девушку – с собачьей злобой. И, словно пастуший пес, который гонит заблудившуюся овцу к стаду, она гнала едва проснувшуюся Никарету в Пирей.

Впрочем, ту и подгонять не было нужды!

Если и существовали у Зенэйс какие-то сомнения насчет мастерства Палиогрии, то теперь они совершенно рассеялись. Та воистину оказалась великой колдуньей. Неведомо, что она там намешала в зелье, какие черные травы забвения… были ли это чародейственная каскара саграда, или три листа ясеня и три – ивы, или асфодель, или дурман, или что-то еще… Неведомо, какие шептала Палиогрия при этом заклинания, однако подействовало ее питье наилучшим образом.

Зенэйс чуть со смеху не умерла, наблюдая, как с первыми лучами солнца подскочила Никарета на своей подстилке, как всполошенно огляделась – и ринулась бежать к Пирейским воротам со стоном:

– Яннис! Где ты?!

– Не зря умные люди уверяют, что все на свете когда-нибудь кончается! – расхохоталась Зенэйс вслед девушке, ничуть не беспокоясь, что та может расслышать ее. – Наконец-то закончатся и мои мучения, грязная рыжая тварь!

Да, Никарету было уже не остановить!

На бегу она перескочила через прикорнувшую тут же прачку, даже не заметив ее, и Зенэйс на миг пожалела, что Харизий уехал: какое было бы наслаждение для ее мстительного сердца наблюдать, как девка перескочила бы через своего верного любовника, чтобы без оглядки бежать за призраком!

Прачка была разбужена крепким тычком хозяйки – и со всех ног понеслась за Никаретой проследить за исполнением замысла своей госпожи.

День Зенэйс провела в некоторой тревоге, однако к ночи вернулась прачка – едва живая от усталости. Ей ведь пришлось пешком проделать путь от Пирея до Афин и обратно, а это чуть ли не полторы сотни стадиев[19]. К тому же ее не окрыляла любовь – ни подлинная, ни фальшивая…

Зенэйс выслушала красочное повествование того, как Никарета пробралась на галеру, которая спустя некоторое время отошла от причала и вскоре растаяла в морской дали, – и счастливо улыбнулась. В самом деле – все когда-нибудь кончается!

Однако еще кое-что оставалось незавершенным…

– Завтра ты будешь свободна, – ласково сказала Зенэйс, похлопав по плечу прачку, и та едва не зарыдала от умиления таким проявлением хозяйского расположения: обычно госпожа касалась рабов, только если решала собственноручно выпороть их. – Но ты устала… выпей вина, а потом ляг и усни.

Прачка сделала лишь глоток из чаши, поданной ей заботливой хозяйкой, а потом выронила ее – да и рухнула, где стояла, погруженная в непробудный сон, который обычно называют вечным. Душа ее, все вмиг забывшая, а потому не обуреваемая жаждой мести вероломной хозяйке, устремилась в блаженные поля вечного забвения… а Зенэйс подобрала осколки чаши, в которой еще оставались капли вина, смешанного с цикутой, выбросила их, старательно вымыла руки – и наконец-то смогла вздохнуть с облегчением.

Она вовсе не собиралась оставлять в живых никого из посвященных в эту историю. Конечно, было бы неплохо добраться до Палиогрии, но это представлялось невозможным. Впрочем, вряд ли Харизий когда-нибудь встретится со старой ведьмой, а уж задавать ей какие-то вопросы ему и в голову не взбредет, так что на сей счет можно было оставаться совершенно спокойной.