Говорили, конечно, полунамеками, старательно обходя главные темы. Легче от разговора не стало, наоборот, спать ложились подавленными и обессиленными.

Проспав кое-как два часа, Ит встал и снова отправился бродить – мысли не давали заснуть, воспоминания не отпускали.

…темная лесная дорога, и маленькая женская фигурка в свете фар, силуэтом, зыбким бестелесным призраком…

…рука Фэба на плече, спокойное сонное тепло, но воет сирена, а так хочется полежать еще хотя бы минуту, чтобы не отпускать это тепло от себя подольше…

…дождь за темными окнами, и как же вкусно пахнет на кухне, и Бертик сидит у стола, и что-то режет на маленькой досочке, а он, Ит, стоит в дверях и любуется ею – какая она ладная, маленькая, и какие у неё красивые руки, и русые волосы, и чудесное розовое ушко, за которое она завела сейчас прядку; и как хочется подойти к ней, и обнять крепко-крепко…

У нас всё отняли, думалось ему, всё отняли, и снова всё пропало. И не нужно говорить себе «не сдавайся», я и не сдавался, я не думал сдаваться, но перед нами всеми сейчас появляется что-то новое, и это новое, оно инфернально-страшное, оно непреодолимое, и оно настолько больше, чем мы сами, что остальные, кажется, этого нового пока что не увидели – может быть, из-за его размеров. Оно застит всё и вся, и мы все стоим перед этим новым, как перед гигантской стеной, уходящей в самое небо, и даже не видим стены.

Мы не сумеем, вдруг с ужасом понял он. Мы же не сумеем, потому что никто не сумел бы собрать всё обратно. Это невозможно, но мы пока что старательно гоним от себя эту мысль о невозможности и делаем вид, что…

А еще существует пентакль.

«Ваш пентакль».

Ит задумался – почему именно эта мысль столько времени не дает ему покоя? Что имел в виду Огден, о чем он говорил?

Надо будет спросить. Дождаться, пока эта сволочь появится здесь, и спросить. Напрямую. Поговорить с ним, заставить рассказать. Скорее всего, они добрались до каких-то архивов и теперь знают про нас что-то, чего не знаем мы сами. Но что?..

Побродив еще с полчаса по коридору, Ит побрел обратно, в их каюты. На пороге его, разумеется, ждал заспанный и сердитый Кир.

– Ну и где тебя носит? – недовольно спросил он, когда Ит подошел ближе.

– Так… ходил, – неопределенно ответил Ит.

– Что с тобой такое, а? – спросил Кир. – Ты можешь не молчать, а нормально объяснить?

– Могу попробовать. – Ит вошел в общую гостиную, сел на диван. – Выхода нет, Кир. Я сейчас понял, что выхода нет.

Кир промолчал. Сел рядом с Итом, вздохнул.

– Смотри сам, – продолжил, не дождавшись ответа, Ит. – Что бы мы ни делали, результат будет один и тот же.

– Не уверен, – отозвался Кир.

– А я уверен. И еще… я очень скучаю, – Ит понурился. – Но в то же время я понимаю, что это, наверное, в какой-то степени правильно.

– Что – правильно? – не понял Кир.

– То, что так произошло. Есть у меня пара мыслей. Но я потом скажу.

– О чем ты?

– Пентакль, – Ит, наконец, решился. – Огден сказал нам с рыжим тогда, на дороге, что мы – это пентакль. И что его никто раньше не собирал.

– То есть мы не собирались впятером одновременно все вместе? – уточнил Кир.

– Ну да, – кивнул Ит.

– Ит, ты чушь городишь. – Кир решительно встал. – Если мы такой пентакль уникальный, то на кой хрен Огден его разобрал сейчас на части?

– У меня есть на этот счет одна мысль. Чтобы… чтобы мы не навредили сами себе раньше времени.

– И снова чушь, – парировал Кир. – Столько лет живем, и никто никому не вредил. Всё, пошли спать. Три ночи. Давай-давай. Завтра пахать целый день.

На фирновое плато аппаратуры взяли всё-таки поменьше. Милтон, основываясь на вчерашней работе, сделал вывод, что почти половина приборов просто не нужна, её с лихвой заменяло присутствие Сэфес. В шлюзе на этот раз было посвободнее, и расселись с комфортом.