По обеим сторонам пещеры у стен горело по большому костру. Пламя выхватывало из темноты часть пространства. Кроме того, свет проникал через дальний выход, находившийся шагах в двадцати от костров. Там виднелась протока шириной ярдов двести, а за ней поднимался лесистый горный склон. Вода проникала в пещеру, образуя маленькую бухту, она почти достигала огня, а поодаль, на отмели шириной футов шесть-восемь, стояла на приколе большая лодка. В стенах каменного зала зияло четыре дверных проема (по два с каждой стороны), которые, я полагаю, вели в покои, высеченные в скале. Каждый вход охраняла рослая женщина в белом, с горящим факелом в руках. Я решил, что это прислужницы, поставленные здесь, чтобы приветствовать нас. Однако, едва мы приблизились, женщины скрылись.

Но это было еще не все. За маленькой бухтой, прямо над лодкой, высился деревянный настил на сваях площадью около восьми квадратных футов. По бокам к нему приладили по слоновьему бивню, почерневшему от времени, размером больше любого из всех мной виденных. Между бивнями на пушистой кароссе сидело на корточках существо, которое я вначале принял за огромную жабу. На вид жаба, раздувшаяся жаба – та же грубая сморщенная кожа, тот же выпирающий хребет (оно сидело спиной к нам), те же тонкие, вывернутые наружу ноги.

Мы долго разглядывали это страшилище: при скудном освещении ничего не разберешь. Я не выдержал и решил спросить Калуби, кто это, но не успел и рта раскрыть, как существо зашевелилось. Оно повернуло голову, и в тот же миг Калуби и все понго оборвали свою дикую песнь и пали ниц. Несшие факелы продолжали держать их в правой руке.

Святые Небеса, «жаба» оказалась человеком, двигавшимся на четвереньках! Большая лысая голова была вдавлена в плечи либо из-за врожденного дефекта, либо в силу возраста, ведь это создание, без сомнения, было очень старым. Я пытался представить, сколько ему лет, но терялся в догадках. Крупное широкое лицо сморщилось, как воловья кожа на солнце; нижняя губа свешивалась, почти касаясь выступающего костлявого подбородка; по углам рта торчали два желтых клыка, остальные зубы выпали. Порой существо по-змеиному облизывало белесые десна; мелькал язык с красным кончиком. Но особенно поражали глаза – огромные, круглые, они сверкали, словно в глубине черепа горело пламя, а плоть вокруг них ссохлась. Глаза полыхали как настоящий огонь, а порой вспыхивали, словно у льва в темноте. И это человеческое существо! Признаюсь, мне стало не по себе, и на минуту я застыл, как парализованный.

Посмотрев на спутников, я понял, что они тоже напуганы. Стивен побледнел, и я подумал, что беднягу сейчас стошнит, как в первый день в стране мазиту, когда он хлебнул кофе не из той кружки. Брат Джон поглаживал бороду и шепотом молился, прося Господа о защите. Ханс воскликнул на ломаном голландском:

– Гляньте, баас, уродливый старый дьявол во плоти!

Джерри пал ниц вместе с понго, бормоча, что перед ним сама смерть. Только Мавово не шелохнулся. Наверное, понимал: ему, известному колдуну, не пристало поджимать хвост в присутствии злого духа.

Человек-жаба медленно, по-черепашьи повернул голову из стороны в сторону, оглядывая нас пылающими глазами, и заговорил на языке банту, распространенном в этой части Африки и родственном языку зулу. Правда, в речи Мотомбо слышался странный акцент.

– Итак, белые люди, вы вернулись, – медленно начал Мотомбо низким гортанным голосом. – Дайте мне сосчитать вас. – Он поднял костлявую руку и стал по очереди направлять на каждого из нас указательный палец. – Один. Высокий, с белой бородой. Да, правильно. Два. Низкий, ловкий, как обезьяна, с волосами, которые не расчешешь; хитрый, как Отец обезьян. Да, правильно. Три. Молодой и глупый, с нежным лицом, похожий на жирного ребенка, который улыбается небу, потому что полон молока, и думает, что небо улыбается ему. Да, правильно. Все трое те же самые. Помнишь, Белая борода, как мы убивали тебя, а ты взывал к Восседающему над миром и поднимал костяной крест с фигуркой человека в терновом венце? Помнишь, как ты целовал человека в терновом венце, когда в тебя вонзалось копье? Головой качаешь? Ты коварный лжец, но я изобличу тебя, ведь тот крест до сих пор у меня! – Мотомбо схватил рог, который лежал рядом на кароссе, и затрубил.