В гибели 96 процентов литовских евреев виновны (кроме нацистов) … Есть три варианта:
Подонки.
Литовские власти.
Тысячи литовцев.
Какой из вариантов правильный? Или все три?
Так я начала поиски ответов. Меня вдохновляла и статья историка Нериюса Шепетиса, которую после проекта “Быть евреем” разместили у себя целых три литовских портала. Историк размышляет о том, не был ли этот проект всего лишь “шоу полезных идиотов”[5].
Те, кто участвовал в Литве в истреблении наших евреев, – большей частью литовцы. И что? Давайте составим их списки, еще лучше – напишем их биографии, понемногу выявляя (если получится) типичные черты, но так просто не отдадим наших евреев тем, кто уподобляется охотникам на нацистов (таким, как Зурофф) или защитникам истории (таким, как Кац). Потому что для них жившие среди нас и убитые евреи – только орудие[6].
Слова “И что?” побудили меня начать книгу – одинокий путь одной женщины в сторону истины. Главное правило, которого я придерживалась в этом моем путешествии, – углубляться только в то, что написано, издано или сказано в Литве, написано или сказано своими, литовскими людьми. А не теми, кто живет в США или Израиле. Никаких свидетельств с той стороны.
С чего, с кого начать? Может быть, с детей – свидетелей Холокоста?
II. Свои. Дети, которые видели
В Вашингтонском музее Холокоста хранятся несколько сотен видеозаписей – интервью[7] с людьми из Литвы, которые видели события 1941 года. Или с теми, кто участвовал в Холокосте.
Лаймонас Норейка
Актер, лауреат Национальной премии Литвы
Летом 1941 года Лаймонасу было 14 лет.
В июне 1941 года, когда началась война, мы с братом работали в переплетной мастерской. Возвращаясь домой, мы увидели, что на повороте с проспекта Витаутаса стоит толпа. Небольшая толпа, человек, может, пятьдесят. Мы с братом подошли. Мне тогда шел пятнадцатый год, а брату было уже восемнадцать. Я притиснулся к ограде, там была такая плетеная проволочная ограда. Притиснулся совсем близко. Это был гараж “Летукиса”[8]. Три двери, ведущие в гараж, были распахнуты, а двор полон конского навоза. Его было так много – наверное, в этом гараже или немцы, или русские перед отступлением держали коней, и собралось много этого навоза.
У меня прямо перед глазами стоит мужчина, одетый в черное, интеллигентный такой, а другой падает на колени и сгребает этот навоз. А тот интеллигентный лупит его по спине железной штангой и орет: “Норма! Норма! Норма!” А человек собирает этот навоз, навоз у него из рук валится, и тот опять бьет его по спине железной штангой и опять орет: “Норма!”
Я увидел две группы. Один одну забивает, другой другую. Ужас кромешный. Я больше никуда и не смотрел даже… И тот человек потом упал и уже не поднялся. Тогда этот взял шланг там, где машины моют, и льет на него воду, и тот начал шевелиться, подниматься… Тогда опять битье, опять навоз и опять: “Норма, норма!”
Гаражные ворота открыты, на земле видны неподвижные люди. А дальше там внутри темно, ничего не видно. У ворот одни люди стоят, другие лежат. Живые? Неживые? Не шевелятся. У меня осталось впечатление, что все они там – и те, кто избивал, и те, кого избивали, – были интеллигентные люди в костюмах, не какие-нибудь рабочие. Крови не видел, только навоз и потоки воды.
В толпе не было ни одобряющих, ни протестующих, все только смотрели, прижавшись к этой ограде. Любопытные. Мы там пробыли, может, десять минут, может, больше… Потом брат взял меня за плечи, оттащил от ограды, и мы пошли домой.
А в то время по другую сторону проспекта Витаутаса было Каунасское центральное городское кладбище, и там шли похороны погибших белоповязочников. Играли траурные марши. Ужас. Тут убийства, а тут марши.