До чего же противно это слышать. Поверить не могу, что моя мама вот такая. И самое ужасное — Данил это понимает. Громову прекрасно известно, что моя мама выходит замуж за его отца только ради денег.

Чувствую, как от этой мысли стремительно краснеют щеки. Сквозь землю провалиться можно.

— И что теперь? — выдавливаю из себя.

— В каком смысле? Ничего страшного не случилось, Маша! Завтра поедем с тобой в свадебный салон выбирать мне платье! — мама от радости прихлопывает в ладоши.

— У меня нет желания выбирать тебе свадебное платье.

Это правда. Ну и еще завтра мне надо ехать в поликлинику за медкнижкой для работы. Я написала смс заму главврача, который делал медкнижки сотрудникам папиного ресторана, и он согласился помочь. У меня нет недели, чтобы честно проходить всех врачей. Меня ждут на работе через два дня.

— Маша, на что ты обиделась? — упирает руки в боки.

Действительно, на что я обиделась? Возможно, на то, что Данил знает, что моей матери нужны деньги Громовых?

— А что с выборами? — перевожу тему.

— Ой, они еще не скоро, — машет рукой.

— Когда?

— В конце марта.

— Через полгода, значит. А свадьба у вас когда?

— Пока непонятно. — Закатывает глаза. — Хотели в декабре, но кое-кто из очень важных гостей в это время будет отсутствовать, поэтому, возможно, в феврале. Ну и надо согласовать свадьбу с Сережиным политтехнологом, когда ее лучше делать с точки зрения пиара.

— Что!? — восклицаю. — Какой еще пиар на свадьбе?

— Пиар — это обязательная часть жизни любого политика. А учитывая, что у Сережи скоро выборы — так тем более.

Сергей Юрьевич и сейчас чиновник. Работает в каком-то министерстве.

— В общем, Маш, завтра мы с тобой едем выбирать мне платье, — мама разворачивается к двери.

— Я не поеду. У меня другие планы.

— Какие? — удивляется.

— С Ариной встречаюсь, — выдумываю на ходу.

— Твоя Арина подождет, — строго говорит. — А завтра мы едем в свадебный салон, и это не обсуждается.

Я не люблю ругаться с мамой. Во многом это из-за того, что ее не переубедить. Она, как истинный овен, если уперлась башкой в стену, то это навсегда. Можно с ней спорить, доказывать свою точку зрению, но все будет бесполезно.

— Только во второй половине дня, — нехотя соглашаюсь.

В первой половине я все-таки поеду в поликлинику.

— Да, во второй половине. Я записана на три часа дня. Данил!

Я резко дергаюсь, когда мама, сделав шаг в коридор, кричит его имя.

— Я тут, — открывает дверь своей спальни.

По телу снова бегут неприятные мурашки. Я не вижу Громова, но все равно испытываю ужасное чувство стыда перед ним.

— Мы с Машей завтра едем в свадебный салон выбирать мне платье. Хочешь с нами?

Мое лицо полыхает адским пламенем испанского стыда. Господи, если можно от позора потерять сознание, то я в шаге от этого.

— С удовольствием! — отвечает нарочито радостно. — Мама, — добавляет в конце.

— Прекрасно! Завтра в два часа дня выезжаем.

Не успевает родительница отойти от двери Данила, как он ее уже с шумом захлопывает, показывая свое реальное отношение к ситуации. Но маму это ничуть не смущает. Пожелав мне спокойной ночи, она удаляется на свой третий этаж, оставляя меня глотать слезы. Я усердно сдерживала их при ней, но как только по лестнице послышались ее шаги, соленые капли сами потекли по щекам.

Я опускаюсь лицом в ладони и начинаю рыдать навзрыд от позора за свою маму. Не знаю, сколько я так всхлипываю, пока дверь моей комнаты тихо не открывается. Мне не нужно поднимать лицо, чтобы узнать, кто пришел, услышав, что я плачу.

— Мне ничего от тебя не нужно!

— Я знаю, — тихо говорит, нависая сверху.