Он замялся и наконец кивнул.

– В снах.

– Глассолалия?

– Древнегреческий. Проснувшись, я как-то записал несколько слов – в таком виде, как запомнил. У Рэйчел был годичный курс древнегреческого; мы проверили по словарю и убедились. В книге Деяний Апостолов, в Библии, другие народы понимали слова апостолов – в Пентекосте, когда на них впервые снизошел Дух. Глассолалия – не бессмысленная белиберда, а незнакомые иностранные языки. Святой Дух вкладывает их тебе в голову, чтобы ты мог нести слово Божье по всему миру. Я сам думал, что это белиберда, пока не занялся исследованиями.

– Ты читал Библию? – спросил я. – Ну, в своих исследованиях?

– Новый Завет и Книги Пророков.

– Ник никогда не знал греческого, он был уверен, что это ненастоящие слова, – вставила Рэйчел.

Жесткие язвительные нотки исчезли из ее голоса; беспокойство, страх за Джонни сделали свое дело.

– Когда Ник осторожно поведал о снах на греческом некоторым знакомым, интересующимся оккультным, они заявили: «Предыдущая жизнь. Ты – перевоплощение древнего грека». Но, по-моему, это не так.

– А что же это, по-твоему? – спросил я.

– Не знаю. Именно греческие слова заставили меня впервые серьезно отнестись к этой истории. А сегодня вот диагностирование Джонни. К тому же я сама видела коснувшийся его розово-багряный луч света… Честно, Фил, просто ума не приложу. Похоже, Ник воспринимает некие проявления могущественных сверхъестественных существ – смутные, искаженные образы, совершенно недостаточно для того, чтобы можно было строить версии. Похоже, они из глубокого прошлого. На это указывает язык двухтысячелетней давности.

Внезапно хриплым голосом заговорил Николас:

– Во мне кто-то пробуждается – спустя две тысячи лет или около того. Еще не пробудился, нет, но его время близится. Ему обещали это… давно, когда он был живым, как мы.

– Это человек? – поинтересовался я.

– Да, безусловно. – Николас кивнул. – Вернее, был человеком. Программа, которую в меня заложили, – пробудить его. Эта личность для них очень важна. Я не знаю почему. Я не знаю, кто он такой. Я не знаю, что он будет делать. – Николас замолчал, а потом произнес тихо, будто обращаясь к самому себе: – Я не знаю, что случится со мной, когда это произойдет. Может, у них вообще нет на меня планов.

– Не кажется ли тебе, что ты гадаешь на кофейной гуще? – спросил я. – У тебя ведь нет достоверных данных?

– Нет, – признал Николас.

– Давно у тебя появилось это предположение?

– Не знаю. Я их записываю.

– В порядке убывания вероятности?

– В том порядке, в каком они ко мне приходили.

– И каждое, – подхватил я, – в то время казалось тебе правильным.

– Одно из них наверняка правильное, – произнес Николас. – В конце концов я пойму. Я обязан понять.

– Ты и в могилу можешь сойти в полном неведении, – сказала Рэйчел.

– Рано или поздно я пойму, – упрямо пробормотал Николас.

Или нет, подумал я; возможно, Рэйчел права. Николас будет вечно бродить в потемках, кипа записей разбухнет от новых теорий, каждая – все более мрачная, смелая, дерзкая. А потом личность, которая сейчас ворочается внутри моего друга, войдет в силу, возьмет все в свои руки и закончит записи за него. Николас сколько угодно может писать: «Я думаю… полагаю, что… уверен… наверняка…» А потом древний человек пробудится к жизни и запишет последнюю строку: «Он был прав. Так и есть – это я».

– Во всей этой истории меня постоянно волновало одно, – сказала Рэйчел. – Как он поведет себя по отношению ко мне и Джонни, если его сумеют пробудить? По-моему, сегодняшние события показали, что он будет заботиться о Джонни.