— Лисовского, — стойко жуёт он как корова траву. — Ему казалось, что отец всё стал делать не так. Прибыль маловата. Используется не так. В общем, с той поры как он вложился в покупку бывшего фармзавода, и они прямо горели общим делом, много воды утекло. Он считал, что отец стал сдавать. Отец — что Лисовский потерял связь с реальностью. Но в итоге из-за этого раздела пострадали оба.
— Так значит, Эллу ты знаешь давно?
— С рождения, — разводит он руками. — Но мы не дружили. Больше собачились. Она с книжками в платьицах. Я с синяками на велике. Она с родителями на пикник, я с друзьями на речку.
— А как получилось, что ты пошёл работать к Лисовскому, а не к отцу?
— Лисовский нравился мне больше, — пожимает он плечами. — Знаешь, как это обычно бывает? Отца я, конечно, люблю. Но Лисовский был мощнее, резче, мыслил шире, рисковал. С ним было интереснее, что ли. Отец вечно осторожничает, перестраховывается, выжидает. Тот шёл напролом. Был крут. Во всех смыслах этого слова. В том числе и на расправу.
— И ты бросил его дочь у алтаря и остался жив? — усмехаюсь я.
— Я скажу тебе честно, Лисовский был единственным человеком, который меня поддержал. Он боготворил дочь. Даже компанию свою назвал в её честь. «ЭлЛис» — Элла Лисовская. И всегда считал её своей маленькой принцессой, а её деловые замашки — баловством. По его убеждению, в семье мужик должен зарабатывать и никак иначе. А девочек надо баловать, — улыбается он, явно являясь адептом веры Марата Лисовского. — И, если девочка просит: куклу, новое платье или свою компанию, святая мужская обязанность — дать ей эту игрушку.
— С чего же он вдруг проникся к тебе? Посчитал тебя недостойным его дочери?
— Может быть, — чешет он затылок, усмехаясь. — Но скорее, он считал, что я стал её новой игрушкой. И, похлопав меня по плечу, сказал сакральную фразу: «А я то думал ты подкаблучник, Тёмыч, а ты мужик». И отпустил.
— А любимая дочь ему это простила?
— Подозреваю, нет. Возможно, это его и подкосило. А может, просто так совпало. Что теперь говорить. Его уже скоро год как нет в живых.
Тяжело вздохнув, он встаёт, чтобы унести пустую тарелку. Мимоходом целует меня в шею.
И, может, я, конечно, и не права, но ведь дома, наедине, он действительно ласковый как телок. И это его трепетное отношение, забота, кофе по утрам, которое он мне тоже варит, потому что встаёт раньше. И целый час гремит в спортзале железом, пока я сплю. Всё это в быту и даёт ощущение его мягкости. Нежности. Подкаблучности. Его уступчивость в мелочах. И его выбор в любом незначительном споре в пользу «лишь бы ты улыбалась». Всё равно с какой стороны я буду ставить свою зубную щётку. Без разницы какого цвета коврик я постелю в ванной. Не важно, что он хочет смотреть футбол, если я хочу смотреть фильм. Лишь бы я улыбалась. И он уйдёт смотреть свой футбол в гостиную. Но, самое смешное, что ведь я скорее приплетусь и буду смотреть с ним футбол, чем мы будем драться за пульт.
— Тебе зелёный? — наливает он на двоих чай.
— Наложницу императора, — оглядываюсь я.
Господи, когда он рядом, какие Людоедочки! Какие Крокодилы Гены. Замрите все! Есть он и я. Есть мы, подходящие друг к другу как ключ к замку, как части головоломки, как два пазла. Всё остальное так незначительно и неважно, что мне даже стыдно, что я непонятно в чём засомневалась.
И пока он идёт к внезапно зазвонившему домофону, я недрогнувшей рукой удаляю полученные фотографии и отправляю в «чёрный список» ненужного мне абонента.
Да, я знаю, что он не девственник, не евнух, и не святой. «Ну, захаживал он к тебе по старой памяти, уже будучи с бородой. И что?» Он и не скрывал, что у него даже «предпочтения» имеются. Но мне нет до этого никакого дела. Всё это было до меня. Я тоже после Бережного не в монастыре жила. Мы взрослые люди. Взрослые настолько, что я даже не собираюсь с ним это обсуждать. И посвящать его в наши девчачьи междусобойчики — тоже. Мужчины не умеют играть в женские «игры». Начнёт переживать, дёргаться, вмешиваться. А Эллочке в морду не дашь, внушение не сделаешь. Может, именно этого она и добивается: чтобы он начал нервничать. Ведь ей не я нужна, он.