Иными словами, то, за что они боролись своим каждодневным трудом, было даже не жизнью, а всего лишь отсроченной смертью.

Так что же тогда двигало ими? Природное жизнелюбие? Надежда на чудо? Или универсальный принцип, раньше всех и лучше всего сформулированный в ГУЛАГе: «Умри ты сегодня, а я завтра!»?

Находя и опрашивая немногочисленных оставшихся в живых членов «зондеркоммандо», Г. Грайф предпринял попытку «понять границы морали тех, кто физически ближе всего находился к эпицентру убийства – месту, для которого немцы, казалось бы, исключали существование любых гуманитарных ценностей»^>132. Саму же методологию и методику – принуждать одних жертв убивать других – он по праву называет дьявольской^>133.

Сатанинской назвал ее в 1961 году и Г. Хаузнер, израильский обвинитель на процессе Эйхмана: «Мы найдем и евреев на службе у нацистов – в еврейской полиции гетто, в «советах старейшин» – «юденратах». Даже у входа в газовые камеры стояли евреи, которым велено было успокаивать жертвы и убеждать их, что они идут мыться под душем. Это была самая сатанинская часть плана – заглушить в человеке все человеческое, лишить его эмоциональных чувств и силы разума, превратить его в бездушного и трусливого робота – и, таким образом, сделать возможным превращение самих лагерных заключенных в часть аппарата, истребляющего их же братьев. В результате гестапо^>134смогло свести число своих людей в лагерях до минимума. Но, в конце концов, и роботы не могли избежать горькой участи и подверглись уничтожению наравне с соплеменниками…»^>135

Да, существо деятельности членов «зондеркоммандо» было чудовищным. Причем настолько, что их как коллаборационистов высшей пробы – наравне с еврейскими полицаями в гетто – обвиняли в прямом пособничестве и чуть ли не в сопалачестве – в непосредственном соучастии в убийстве!^>136 И отказать обвинителям в праве называть «зондеркоммандо» пособниками и коллаборационистами нельзя. В видах собственного, хотя бы и кратковременного, спасения разве не соучаствовали они в этноциде целого народа, своего народа?

Ханна Арендт на этом основании даже желала бы распространить и на них израильский закон 1950 года о наказании нацистских преступников – закон, по которому арестовали и судили Адольфа Эйхмана^>137.

Арендт, правда, писала не столько о «зондеркоммандо», сколько о юденратах в гетто и их роли в Катастрофе. Именно юденраты с кастнерами, генсами и румковскими во главе были в центре общественного дискурса в Израиле в первые десятилетия существования страны. Как ни парадоксально, но на каждого пережившего Холокост в Израиле смотрели тогда не столько с сочувствием, сколько с подозрительностью и с готовым сорваться с уст вопросом: «А что ты делал во время Холокоста?»^>138

Рудольфа Кастнера, главу венгерских евреев, обвиняли в сделке с дьяволом и в предательстве интересов венгерской еврейской общины ради шкурного спасения 1700 человек еврейской элиты (в том числе себя и своих близких) в так называемом «Поезде Кастнера», проследовавшем из Будапешта в Швейцарию. Он стал объектом ненависти в Израиле, в его дочерей в школе кидали камнями. Сам же Кастнер, осужденный на первом своем процессе (1955), был оправдан на втором (1958), но не дожил до этого: в марте 1957 года он был застрелен мстителями-экстремистами.

Хайм Румковский – по существу, фюрер Лодзинского гетто, даже не постеснявшийся своего изображения на геттовских дензнаках, – правил своим народцем железной рукой и не боялся играть в шахматы с самим дьяволом. Ставкой были их жизни, и, не колеблясь, отдавая фигуры за качество, он посылал на заклание все новые и новые тысячи еврейских душ. Но в конечном итоге и проиграл, ибо в Лодзи уцелело лишь несколько сот человек. Он явно заигрался, думая, что знает или чувствует все правила, писаные и неписаные, – его соперник же менял правила и назначал ходы, как хотел, и одним щелчком сбил с него королевскую спесь и отправил вместе с офицерами и пешками в бжезинские газовни.