Однако, сверяя все ранее написанное с рассказами бабушки, матери и тетушки, я не нахожу некоторых подробностей, которые являются важными деталями для описания общей картины происшедшего. Воспоминания тетушки я записал на диктофон, она была два года назад единственной свидетельницей этого чрезвычайного происшествия из всех своих сверстниц, проживающих в городе. В военную пору ей стукнуло пятнадцать лет, взрослая девушка. Что же произошло на самом деле в тот роковой день?

Наш дом на Верхней Пятницкой располагался по левой стороне улицы, сады и огороды её жителей выходили на большое поле. Это была окраина, которую на восточной границе города пересекает ветка железной дороги, идущая от Москвы на юг. Там же, рядом с Духовной семинарией, находилась железнодорожная станция «Семинарская» или «Семинарка», как её называют в народе. Она располагалась на другой, Риго-Орловской ветке, ведущей с востока на запад и связывающей восточные районы России с портами Балтийского моря. Вот по этой захваченной ветке немецким войскам было очень удобно доставлять грузы из Германии на фронт и снабжать свои передовые части всем необходимым. На перекрёстке двух железных дорог скапливалось большое количество немецких военных эшелонов.

Обратно по этой дороге на запад, в Германию, увозили награбленное, угоняли пленных и молодёжь, транспортировали своих раненых. Орёл был для оккупантов одним из крупнейших перевалочных железнодорожных узлов в центре России. На июль сорок второго, за девять месяцев своего пребывания гитлеровцы прочно обосновались в городе. Отсюда они планировали новое наступление на Москву и тщательно к этому готовились.

На Пятницкой по домам были расквартированы их отдельные части, имевшие в своём составе автомобильную и боевую технику, т. к. улица очень широкая, боевые машины удобно парковать под окнами своего места пребывания. Захватчики избирательно занимали самые приличные дома. Наш дом попал в эту категорию, и моих родных всем семейством выгнали сначала во вторую половину дома, а затем в дощатый сарай во дворе.

Июль сорок второго выдался жарким. В уцелевших садах на яблонях виднелась в большом количестве молодая завязь яблок, груш, сливы. Старинные сады изрядно потрепала война, много плодовых деревьев было спилено немцами на дрова в холодную зиму сорок первого. Кору яблонь обглодали огромные немецкие лошади, которых представители нового порядка загоняли в сады и привязывали прямо к стволам. Но всё затоптать, спилить и сожрать не удалось, что-то осталось на радость законных владельцев. Наш сад сажал мой прапрадед, однодворец Егор Никанорович Перелыгин в давние времена. Сад был большим и заканчивался он огромным огородом, соток на пятьдесят всё вместе потянет. На огороде сажали овощи и самое главное – картошку. Её сажали много, это было основой выживания и в мирное время, и особенно в войну. В том далёком июле ботва на бороздах была уже высокой, и картофельные кусты цвели своими неброскими цветами. На всём протяжении нашей стороны улицы, а это более километра, сплошные сады и огороды составляли приличный зеленый массив с картофельным полем, обращенным в сторону «Семинарки». Об этом пишу неслучайно.

В достопамятный вечер стемнело как-то рано, низкие тучи затянули тяжелым свинцовым занавесом небосвод, было пасмурно. Ёще один день, прожитый в оккупации, подходил к концу. Но вот откуда-то с юго-востока послышался монотонный звук, который перерос в рокот моторов. Моментально вспыхнули вражеские прожекторы и стали шарить по черному небу, буквально пронизывая лучами облака. Наше семейство высыпало из сарая в сад, только моей тетушке, которая была самой младшей, бабушка строго запретила выглядывать наружу. Стало понятно, что немецкие прожекторы могут искать только наш самолет. Только бы не нашли! Только бы не нашли!