– Так что со свином? – нетерпеливо напомнила о себе Трошкина.

– Самец свиньи называется кабан, – авторитетно подсказал из затемненной аппаратной Эндрю. – Напиши: «Уважаемый буржуазный кабан», будет очень брутально.

– Есть еще синонимы: хряк, вепрь, секач, кнур и боров, – хихикая, подсказал всезнайка Веник. – Но тут имеются некоторые немаловажные тонкости. Хряк – это некастрированный самец домашней свиньи, боров – это кастрированный хряк, а кабан – это полноценный в сексуальном плане самец свиньи дикой. Таким образом, если назвать боровом мужчину с нормальной потенцией, это будет оскорблением. В то же время, тихий, спокойный образчик хомо сапиенс вряд ли может быть назван кабаном, он либо хряк, либо боров – тут надо знать подробности его личной жизни.

– Однако, – пробормотала Трошкина, почесав в затылке шариковой ручкой.

Чувствовалось, что интимные подробности свиноводства ее не вдохновили, а озадачили.

– Ты подумаешь об этом завтра, – подсказала я подружке, с намеком постучав ногтем по циферблату наручных часов.

– Завтра надо будет отдать приглашения в печать, – вздохнула Алка и придвинула ближе тетрадку с нарисованными на полях свиными рылами в профиль.

Я засмотрелась на ее рисунки. Это были вдохновенные каракули в стиле другого нашего поэта-классика – Александра Сергеевича Пушкина, который имел привычку иллюстрировать свои стихотворные строки женскими головками, нарисованными одним росчерком пера.

Трошкина не подражала Пушкину. У нее пока что вовсе не было строк, а профили она рисовала исключительно кабаньи, с чрезвычайно брутальными клыками, вроде бивней.

– Не жди меня, я останусь до победного конца! – печально сообщила мне художница.

– Ты, главное, не пади жертвой в этой борьбе, – посоветовала я, забрасывая на плечо сумку. – Всем пока, до завтра!

– Ага, пока… «Уважаемый буржуазный свинтус Иван Иванович», – забормотала Алка, погружаясь в работу. – А? Каково? Или так: «Уважаемый буржуазный самец свиньи»?

– «Уважаемый буржуазный объект свиноводства», – опередив меня на финишной прямой к двери, успела посоветовать бухгалтерша Катя, но ее скучный казенный стиль эстетка Трошкина сразу же отвергла брезгливым «фу».

На улице шел дождь – настоящее стихийное бедствие для города с хронически неисправной ливневой канализацией и асфальтовым покрытием эротичного фасона «то ли есть, то ли нет».

Многочисленные ямки, канавки, рытвины и трещины уже заполнились жижей, по виду похожей на остывший кофе, а по запаху – на естественную среду обитания головастиков и пиявок.

Я с большим сомнением посмотрела на модельные туфли, названные лодочками отнюдь не за их мореходные качества. Медленно прокативший мимо меня эвакуатор с алеющей на горбу машиной погнал к обочине пенные волны, и я отпрыгнула.

– Подвезти? – со слоновьим топотом проскакав мимо меня по лужам, на ходу спросил Веник. – Ну, как хочешь!

Я открыла и снова закрыла рот. Если бы Веник действительно хотел меня подвезти, он дождался бы моего ответа, значит, вопрос был риторический – слабый выплеск остатков хорошего воспитания.

Грязевые фонтанчики из-под ног упитанного, но невоспитанного Веника озвучивали его путь бодрым плеском.

Я злорадно ухмыльнулась.

Продвигаясь к машине, Веник стремительно откатывался по шкале эволюции назад, в прошлое, а может быть, в одно из предыдущих своих воплощений, и все больше походил на грязную свинью. Художница Трошкина могла бы написать с него прекрасный портрет хряка маслом.

И тут я внезапно вспомнила: масло! Свежайшее сливочное масло из буфета расположенной неподалеку мэрии!