– Иди к детям, – сказала Марджи, и ее бледная рука с синими венами легла ему на локоть.

– Я могу остаться здесь и помочь вам.

– Со мной все в порядке, – сказала она. – Но я волнуюсь за Мару. Очень тяжело терять мать в шестнадцать лет, и мне кажется, что теперь она жалеет, что ссорилась с матерью до того, как Кейт заболела. Иногда слова запоминаются, особенно сказанные в гневе.

Джонни сделал большой глоток, наблюдая, как лед постукивает в опустевшем стакане.

– Я не знаю, что им сказать.

– Дело не в словах. – Марджори крепче сжала его локоть и вывела из кухни.

Дом был полон людей, но Талли Харт выделялась даже в толпе скорбящих. Всегда в центре внимания. В черном обтягивающем платье, которое, наверное, стоило столько же, сколько некоторые машины, припаркованные на дорожке к дому, она даже в горе умудрялась выглядеть красивой. Ее распущенные по плечам волосы были темно-рыжими, и после похорон она освежила свой макияж. Талли стояла в гостиной, окруженная людьми, и энергично размахивала руками, вероятно рассказывая какую-то историю, и, когда она закончила, все рассмеялись.

– Как она может улыбаться?

– Талли кое-что знает о разбитом сердце – не забывай об этом. Она всю жизнь прятала свою боль. Я помню, как впервые увидела ее. Я шла через улицу Светлячков к ее дому, потому что она подружилась с Кейт, и мне хотелось узнать ее поближе. В старом обшарпанном доме я познакомилась с ее матерью, тогда она выбрала себе имя Облачко. Хотя «познакомилась» – это явное преувеличение. Облачко лежала навзничь на диване, с горкой марихуаны на животе. Она попыталась сесть, а когда у нее ничего не вышло, сказала: «Черт, я совсем обкурилась», – и снова плюхнулась на спину. Я посмотрела на Талли – ей тогда было лет четырнадцать – и увидела на ее лице печать стыда, которая остается с человеком на всю жизнь.

– У вас самой был отец алкоголик, но вы же это преодолели.

– Я влюбилась и нарожала детей. У меня есть семья. Талли считает, что ее может любить только Кейт. Сомневаюсь, что она успела осознать потерю, но, когда она все поймет, это будет ужасно.

Талли вставила в проигрыватель компакт-диск и включила музыку. Из динамиков зазвучала песня «Рожденный жить на воле» [3].

Люди, собравшиеся в гостиной, отошли от нее; вид у них был оскорбленный.

– Кто хочет выпить? – спросила Талли.

Джонни понимал, что должен ее остановить, но не мог себя заставить подойти к ней. Не теперь. При взгляде на Талли он каждый раз думал: «Кейт умерла», и рана вновь начинала кровоточить. Отвернувшись, он пошел наверх к детям.

Подъем по лестнице отнял у него все силы.

У двери в комнату близнецов Джонни остановился, собираясь с духом.

Ты сможешь.

Он сможет. Обязан. Его дети только что узнали, что жизнь бывает несправедлива, а смерть разбивает сердца и семьи. Его обязанность – все им объяснить, сплотить их вокруг себя и исцелить.

Набрав полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, он открыл дверь.

В глаза ему бросились постели – незастеленные, смятые; покрывала с сюжетами из «Звездных войн» лежат перекрученными грудами. Темно-синие стены – Кейт сама раскрасила их, нарисовав облака, звезды и луну, – были украшены рисунками мальчиков и плакатами с любимыми киногероями. На комоде гордо выстроились футбольные кубки и золотистая бейсбольная бита.

Бад, тесть Джонни, сидел в большом кресле, в котором обычно помещались оба мальчика, когда играли в видеоигры, а Шон, младший брат Кейт, спал на кровати Уильяма.

Мара сидела на ковре перед телевизором, Лукас рядом с ней. Уильям забился в угол и смотрел мультфильм, скрестив руки на груди; вид у него был сердитый.