Анна сощурилась:

– Ты хочешь подвергнуть его проверке – или подменить вещество?

– Ты это о чем еще?

– Может, ты следы заметаешь.

Притчард негодующе вспыхнул:

– Какие еще следы? – Анна промолчала, и он повторил вопрос: – Какие еще следы?

– А-Су считает, это ты подмешал туда яду, – наконец выговорила Анна, не сводя с гостя глаз.

– Ах, он так считает? Чертовски сложный обходной способ, признаться, если бы мне и впрямь хотелось лишить тебя жизни.

– Может, ты его хотел убить?

– И потерять клиента? – Притчард понизил голос. – Послушай, на братские чувства и все такое я не претендую, но с азиатами я не ссорился и ссориться не собираюсь. Ты слышишь? У меня нет причин желать кому-либо из них зла. Вообще никаких.

– Палатку на его участке снова изрезали. В прошлом месяце. И все его снадобья погибли.

– Уж не думаешь ли ты, что это сделал я?

– Нет, не думаю.

– Тогда в чем фокус? – не отступался Притчард. – Анна, выкладывай! Что происходит?

– Он думает, ты занимаешься рэкетом.

– Травлю узкоглазых? – фыркнул Притчард.

– Да, – кивнула Анна. – И это не такая уж глупая мысль, знаешь ли.

– Ах вот как! И ты с ним согласна, да?

– Я этого не говорила, – возразила девушка. – Это не я так считаю…

– Ты считаешь меня сварливым старым пнем, – отозвался Притчард. – Я знаю. Анна, я и впрямь сварливый старый пень. Но я не убийца.

Убежденность проститутки развеялась так же быстро, как подчинила ее себе. Анна вновь отпрянула, шагнула в сторону, к окну, рука ее потянулась к плетеному кружеву воротника, затеребила его. Притчард тут же смягчился. Он узнал этот жест: это характерное движение, свойственное не ей одной, но любой девушке.

– Ну как бы то ни было, – проговорил он примирительно. – Как бы то ни было.

– Ты не так уж и стар, – сказала Анна.

Ему отчаянно хотелось к ней прикоснуться.

– А потом еще эта проблема лауданума – несчастный случай с Кросби Уэллсом, – промолвил он. – У меня эта история из головы не идет.

– Что еще за проблема лауданума?

– Под кроватью отшельника нашли флакон с лауданумом. Мой.

– Закупоренный или открытый?

– Закупоренный. Но наполовину пустой.

Анна явно заинтересовалась:

– Твой – в смысле, он принадлежал тебе лично или просто был куплен в твоей аптеке?

– Куплен, – объяснил Притчард. – И куплен не Кросби. Я этому человеку в жизни ни драхмы не продал.

Анна задумчиво прижала ладонь к щеке:

– Очень странно.

– Эх, старина Кросби Уэллс. – Притчард делано рассмеялся. – При его жизни никто и никогда о нем вообще не задумывался, а теперь вон как вышло.

– Кросби… – проговорила Анна и вдруг, нежданно-негаданно, расплакалась.

Причарду захотелось шагнуть к ней, раскрыть объятия, утешить девушку. Она пошарила в рукаве в поисках платка; Притчард ждал, сцепив за спиною руки. Она плакала не о Кросби Уэллсе. Она ж его даже не знала. Плакала она о себе.

Разумеется, думал Притчард, это неприятно – когда тебя судят за попытку самоубийства в суде по мелким искам, и травят все кто попало, и обсуждают в «Таймс» как какую-то диковину, и сплетничают о тебе за завтраком и между партиями в бильярд, словно душа человеческая – это общее достояние и база для судебного разбирательства. Притчард не сводил с Анны глаз: вот она высморкалась, тонкими пальцами неловко затолкала платок обратно в рукав. Нет, это не просто усталость – это горе совсем иного рода. Она, похоже, не столько измотана и затравлена, сколько разрывается надвое.

– Ничего, пустяки, – наконец проговорила Анна, взяв себя в руки. – Не обращай на меня внимания.

– Если бы я только мог взглянуть хоть на кусочек, – гнул свое Притчард.