Молчание. Я подумал, что она повесила трубку. Сильная женщина. Потом услышал ее голос:

– Где вы?

– У сеньора Гальбы, в «Клапси»… Сеньор Гальба, помните, которому не везет со страховками…

– Ждите меня в баре. Я еду.

Я сел за гримерный столик. Шесть выпуклых электрических ламп, бутылка коньяка. За всех влюбленных! За короля! Человек, потерявший женщину-родину, составлял мне компанию по ту сторону зеркала. Он, другой я, изгнанник. Тебя лишили твоей страны, старик. Твоих рек и озер, твоего неба, твоих полей, твоих садов. Но во всей моей стране не было убежища более надежного и верного, чем ее волосы – куда лучше всех моих детских тайников. Когда я видел эти белые локоны, то проживал такие моменты, о которых невозможно говорить иначе как о последней истине, смысле жизни, распространявшемся на все вокруг, даже на то, что ее не касалось, как будто мне было ведомо, от каких утрат, каких лишений стали острыми шипы и твердыми – камни. У меня была родина – женщина, и мне нечего было больше желать. Голос моей любимой, казалось, сотворен самой жизнью для собственного удовольствия; полагаю, жизнь тоже не может без радости: взгляните хотя бы на полевые цветы, какие они веселые – с садовыми не сравнить. В наш дом в Бриаке время не входило, всегда покорно ожидая за порогом; этот ревнивый страж был так хорошо выдрессирован, что принимался лаять, только когда она, отправившись в поселок, долго не возвращалась. Я попросту хочу сказать, что те пути, которые преодолевала каждая пара с начала мира, могут составить самую старую, самую исхоженную дорогу на земле. Я говорю о счастливом отсутствии всякой оригинальности, потому что счастью нет нужды выдумывать что-либо. Ничто из того, что нас объединяло, не принадлежало только нам, это не было что-то необычное, единственное в своем роде, редкое или исключительное; было постоянство, нечто непреходящее, был наш союз, старше любой памяти человеческой. Не думаю, чтобы вообще существовало счастье без привкуса незапамятной древности. Хлеб, соль, вино, вода, ветер, огонь, двое, и каждый – земля, и каждый – солнце.

– Я часто думаю, что бы с нами было, если бы мы не сошлись…

– То есть не переспали бы?

– Столько мужчин и женщин не находят друг друга! И что с ними происходит? Чем они живут? Ужасно несправедливо. Я даже думаю, что, если бы я тебя не узнала однажды, я бы всю жизнь тебя ненавидела.

– Именно поэтому вокруг столько ненависти. Мы постоянно видим людей, которые ненавидят всех тех, с кем им не посчастливилось встретиться, это еще называется дружбой между народами.

– А в шестьдесят, когда я состарюсь?..

– Ты, твой живот, твоя грудь, твои бедра?..

– Ну да. Это же ужас! Нет?

– Нет.

– Как это «нет»? Когда я буду старой каргой?

– Не бывает такого, бывают истории без любви.

Наши ночи были островами. Мои губы свободно гуляли по пустынным пляжам горячего тела. Я боролся со сном: этот воришка отнимал у меня бесценные минуты.

– Не слышу, Мишель. Ты уткнулся носом мне в шею, ворчишь что-то, шепчешь. Что еще?

– Р-р-р-р.

– Изволь объяснить нормально, в чем дело, раз уж разбудил меня.

– Я ничего не говорил.

– Не говорил? Ладно. Что же это за мурлыканье в таком случае?

– Если я не кошка, уж и помурлыкать нельзя?

– Не можешь уснуть?

– Почему? Могу. Но не хочу. Рядом с тобой слишком хорошо.

– Ну, иди сюда, ляг, вот так, теперь спи.

– Янник, как это возможно, столько лет прошло, а это осталось в нас нетронутым, как в первые дни? А ведь говорят, все проходит, ломается, надоедает…

– Да, у тех, кто только и может, что прийти, испортить и бросить…