Крастев и Холмс отмечают важнейшее обстоятельство, которое обычно игнорируют западные комментаторы: «Падение Берлинской стены показало, что обрушение экономических систем и ожиданий убивает людей так же неумолимо, как и “горячая” война. Социально-экономические показатели России последнего десятилетия ХХ века напоминают показатели страны, только что проигравшей войну». Это к вопросу о том, почему было странно ожидать от русских их собственной арии в хоре ликования по поводу крушения тоталитаризма. «Русские отказались признать историю 1989–1991 гг., служившую в их глазах своекорыстному самовозвеличиванию Запада, совместной победой, в которой не было проигравших… По их мнению, Запад просил их праздновать чудесное “освобождение” России от цепей советской власти как раз тогда, когда вокруг них рушилась их страна. Эта либеральная пантомима продолжалась в течение нескольких лет на полном серьезе».

Хотя значительная часть книги так или иначе посвящена переходным странам, ее главный герой – сообщество развитых либерально-демократических государств с рыночной экономикой, которое одержало сокрушительную и, казалось, необратимую победу в холодной войне. Крастев и Холмс фактически пишут о высокомерном ослеплении, которое заставило поверить в собственную политико-экономическую непогрешимость, погрузиться в самолюбование. Запад обратился к миру с идеей «нормальности», то есть набора критериев, которому должны соответствовать государства, если не хотят оказаться с «неправильной» стороны истории в категории «изгоев» (реальная политическая терминология конца ХХ – начала XXI века).

Месть этой самой «истории» оказалась коварной, поскольку бумеранг прилетел назад не от тех, кого не слишком успешно пытались обратить в истинную либеральную веру, а из недр самих западных обществ. Рубиконом стал 2016 г., когда избиратели Великобритании и Соединенных Штатов, двух образцово либеральных держав, проголосовали за противников безграничного космополитизма. «Перемены, которые вызвал Трамп, будет трудно обратить вспять, потому что они коренятся не в низкопробном и попирающем закон поведении одиночки, а в глобальном восстании против того, что широко воспринимается как либеральный имитационный императив». Кстати, в этом контексте авторы предлагают воспринимать и президента России, превратившегося в жупел на Западе: «Действия Путина… гораздо проще понять, признав их частью общемирового сопротивления безудержному, открытому для бизнеса, но недостаточно управляемому процессу глобализации, разворачивающемуся в XXI веке…»

Завершающий раздел посвящен Китаю. «Подъем Китая знаменует конец эпохи имитаций. В отличие от Запада, Китай расширяет свое глобальное влияние, не стремясь трансформировать общества, над которыми он пытается господствовать. Китай не интересует структура других правительств и даже то, какая фракция их контролирует. Его интересует только готовность таких правительств подстраиваться под китайские интересы и вести дела с Китаем на выгодных условиях». Финал книги звучит совсем пророчески на фоне американо-китайской конфронтации, резко обостряющейся с момента начала пандемии и явно переходящей на новый уровень. «Этот конфликт может оказаться взрывоопасно эмоциональным, а не холодно-рациональным с обеих сторон. Но он не будет идеологическим. Вместо этого будет вестись ожесточенная борьба за торговые преференции, инвестиции, курсы валют и технологии, а также за международный престиж и влияние».

Замечание точное. Оно заставляет вспомнить не о холодной войне, весьма упорядоченной в том числе и благодаря ее ярко выраженной идеологической составляющей, а о кануне Первой мировой, убедительно описанном Лениным в «Империализме как высшей стадии капитализма». Тогда тоже сражались не за идеи, но борьба за рынки в сочетании со всплеском шовинизма привели в бездну. Холодная война с ее вечным балансированием на грани, которую категорически нельзя перейти, была на самом деле ответом на катастрофы первой половины ХХ века. Она оставила в наследство систему институтов, которые в лучшие свои годы помогали поддерживать мир и