– Враг значительно сильнее вас.

– Враг пользуется поддержкой извне.

– Враг пустил в городе глубокие корни.

– Враг совратил детей многих представителей городской власти.

– А каким оружием воевать?

– Поражение неизбежно.

– Да и вообще, ради чего? Сосредоточьтесь на собственной жизни.

– Не надо лезть на рожон.

Но эти доводы не только не ослабили нашу решимость – они мобилизовали и вдохновили нас. Потому что все эти доводы были связаны с успехом в этом мире и с упрочением такового, но мы уже давно определили, что наши отношения с миром совсем иные.

И вот одним холодным зимним утром мы разобрали всё то оружие, что у нас было, и напали на штаб владельцев свиней. Однако после первых же залпов мы услышали из их лагеря очень знакомые стоны. Прекратив стрелять, мы приблизились. Голоса раздавались из вражеских окопов. Враг окружил свой лагерь высокими брустверами из мешков, защищавшими окопы. И ошибки не было никакой: голоса эти действительно были нам знакомы. Оказывается, враг построил круговые укрепления не из чего-либо, а из живых людей. И в этих людях мы узнали собственных детей.

Мы растерялись.

Мы оказались в тупике при виде врага, защищающего себя детьми.

Если бы мы продолжили стрелять, мы убили бы собственных детей, а если бы прекратили огонь, то стали бы свидетелями медленной смерти этих же детей. И вот мы стояли перед самой неразрешимой проблемой в своей жизни.

Но прежде, чем мы смогли что-либо предпринять для разрешения этой роковой для нас проблемы, нас арестовали и препроводили в суд.

И теперь нас обвиняют в том, что мы стреляли в сторону собственных детей. Стрельба имела место, это правда; но это не вся правда.

Когда, выглянув из окна аптеки, я увидел, что какой-то человек возится с дверцей моего автомобиля, я вначале чуть не закричал: «Держи вора!»

Но потом я решил мгновенным броском достичь машины, схватить его за шиворот и привести в чувство. И, комкая в кармане бланк рецепта, я выскочил из аптеки и побежал к машине. На полпути, однако, я решил, наоборот, приложить все усилия, чтобы казаться спокойным, ведь так мне будет проще схватить вора и сдать его в полицию.

И вот я замедлил шаг и с полным кажущимся безразличием подошел к нему.

Вор между тем в своей работе отнюдь не продвинулся: он всё так же нервно озирался и возился с замком.

И вот я уже был буквально в метре от него и легко мог бы наброситься на него, или, к примеру, одной рукой обхватить его «замком» за шею, или, напав сзади, схватить его за обе руки, или нанести удар кулаком в бок, или мощным ударом по затылку свалить его на землю… Но я предпочел ничего этого не делать. Вместо этого я хладнокровно и спокойно остановился рядом с ним и спросил:

– Вижу, трудности возникли?

Вор попытался спрятать свою растерянность:

– Нет… Просто дверца не открывается.

В лице его не было ничего воровского. Вообще-то у воров не должно быть запоминающейся внешности, но в его случае неумелость и растерянность выдавали как минимум его непрофессионализм. Его лицо и поведение в высшей степени вызывали сострадание, так что я практически вынужден был спросить:

– Я могу вам чем-то помочь?

– Нет, спасибо, – ответил он, не прекращая возиться с замком. – Ключ затерялся, и вот пытаюсь проволокой открыть.

Я сказал сам себе: «Удивительная наглость!» – и продолжал стоять и смотреть на него.

Вдруг мне пришло в голову: а не продолжить ли ту же самую игру дальше? Куда она в конце концов приведет? Ведь и вор, и машина фактически у меня в руках, поводов для беспокойства нет…

– Не хотите мои ключи попробовать? – предложил я.