– Егор, ты Верочку мою помнишь? Кто ее сбил с пути – представление имеешь?

Тому весело – удачная вышла шутка про портвешок:

– Учитель, что ли? Ладно тебе, с какого пути? Сама говорила: ничего у них не было.

– Именно что учитель. Вот и учил бы. А то – литературные четверги, стихи, проза…

– Ксюш, да при чем тут?.. Верочка ведь, ты извини, всегда была у тебя какая-то не такая. Ладно бы только папашу своего недоделанного жалела. Так всех ведь подряд несчастненьких. Помнишь, бомжа с улицы притащила?

– Нашел, что вспомнить, это Верочка еще ребенком была.

– А учителя брось. Скучно тебе, ты и маешься. Успокойся, Ксюш. Перемелется, время лечит.

– Теперь меня послушай, Егор. Чужой человек у нас в городе. Враг – не враг, но вообще-то враг. Или кто-то использует ситуацию. Бумаги пишет твой учитель, будьте-нате. Хочешь, дам почитать?

Егор отмахивается: мало у него разве своих бумаг?

– Земля им твоя приглянулась, – как бы вскользь, между прочим, произносит Ксения, тоже искусство – так вот сказать.

Егор умеет быть и серьезным:

– Земля?! Кому?!

– Кому-кому… Чужие люди пришли в наш дом, Егорушка. Чужие люди!

– Всякий, кто замахивается на нашу… на эту… короче, ты поняла, государственность, получит по заслугам! – По журнальному столику – хрясь! – Мы с тобой, наши, будем говорить, отцы, деды землю эту отстояли. От немцев! От французов! – Думает: – От поляков.

Красный весь стал Егор, особенно лысина.

– Егорушка, ты-то меня поддержишь?

Можно было бы и не спрашивать.

Во-о-от, поделилась, и легче стало. Жестом показывает: гитару бери, теперь будем петь. Она поднимает руку, распускает пучок. Волосы у нее каштановые, длинные. Еще одну рюмочку.

– Спой эту… “Куда они там все запропастились… ”

Ксения улыбается: ей известна Егорова слабость. Проигрыш – и… Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали! Голос высокий, чистый – как хорошо!

Допели, судья гладит струны, грустит. Он тоже о смерти стал размышлять. Растерян: две птички желтенькие утром сегодня в дом залетели. Плохая примета, к покойнику. Ксения его успокаивает:

– Желтенькие? Это ничего, к деньгам.

Ксения верующая, ей легче. А его в церковь не тянет, нет:

– Нас как воспитывали? Что после смерти нет ничего. А теперь – первые лица даже… Стоят со свечками, крестятся. Ну, поклоны не бьют, не хватало еще… Но ты вот, допустим, о чем Бога просишь?

Не под коньячок разговоры такие. О чем положено, о том и просит. О чем святые старцы просили…

– А, предположим, точно вот было бы, что Бог есть. Чего попросишь?

Она размышляет:

– Верочку не вернешь, страну тоже… Чтоб мне годиков двадцать – тридцать скинул, наверное. – Улыбается. – Э-эх… Давай, за все хорошее.

Засиделись. На улице уже, наверное, совсем темно.

– Смотри, – Рукосуев лезет в портфель за листочком. – Стих. Козырный. Дя, веемы смертны, хоть не по нутру /Мне эта истина, страшней которой нету, /Но в час положенный и я, как все, умру… Пронзительно. О главном. – Неохота за очками вставать, да он и так помнит. – Жизнь только миг, небытие навеки. / Та-та-та-та-там, что-то там такой, / Живут и исчезают человеки. Как в воду глядел мужик.

Заморочил он ей голову. Чьи стихи? Его?

– Нет, не угадаешь. Андропов это. Юрий Владимирович. Вот так вот. Лучше любых там… Но сущее, рожденное во мгле, /Неистребимо на пути к рассвету, / Иные поколенья на Земле /Несут все дальше жизни эстафету.

Иные поколения, фу ты.

– У тебя, Егор, дети, внуки, все правильно. – Плачет, захмелела совсем. Вся в слезах. Так всегда, если выпить в пост.

Стук. Ксения утирает слезы. Это еще что за явление Христа народу? Исайкин! С него капает пот, он задыхается: