– Тебе повезло, – богиня вдруг обратила взор прямо на Снефрид.

Сияние померкло, цветы исчезли. Платье богини стало просто серым, а глаза приобрели оттенок тающего снега. Лицо ее осунулось, но не оставалось в покое: по нему скользила то тень тоски, то луч надежды. Этот луч отражался в глазах, и вдруг Снефрид показалось, что это ее глаза – серебристо-серые, унаследованные от праматери рода, Скульд Серебряный Взор. И все лицо Фрейи стало ее лицом – выражавшим решимость и вызов, что умаляло его красоту, но придавало величия.

– Твой возлюбленный прислал тебе весть, ты знаешь, куда идти за ним. Не потеряй своего пути, а я буду оберегать тебя, обещаю… Я сама буду прокладывать тебе путь, и если ты найдешь свою любовь, ты поможешь мне найти и мою. И в мирах под кроной Ясеня станет чуть больше счастья…

Глядя в янтарь морского заката, Снефрид снова вызвала в памяти вчерашний сон, когда богиня говорила с нею. Он и так почти не покидал ее мысли, с того самого мгновения, как она проснулась в спальном чулане Кунгсгорда, возле Эйрика. Сон оставил в ней двойственное чувство: ей хотелось ухватиться за руку Эйрика, вцепиться изо всех сил, не выпускать, никуда от него не уходить, беречь то, что у нее есть – и одновременно тянуло скорее в дорогу, туда, где ждет ее истинная судьба. Это этого надлома хотелось плакать.

Глаза Фрейи – один голубой и радостный, как летнее небо, другой черный и жуткий, как бездна Хель – стояли перед нею и после: когда она прощалась с Эйриком на причалах Бьёрко, и днем, пока тянулись мимо острова и островки в морском заливе под названием Озеро. Встреча с Фрейей открыла ей многое. Неудивительно, что облик богини так тревожен и неустойчив. Она была одинока, заложница в чужом, вчера еще враждебном ей племени асов, тех, что трижды пытались ее убить и только потом, убедившись, что это бесполезно, пошли на мирные переговоры. Она обрела любовь и потеряла ее, как теряет, так или иначе, почти каждый из людей. Оттого сама любовь так неустойчива, оттого ничто другое не навлекает на себя столько людских благословений и проклятий, благодарности за счастье и жалоб на жестокость. Ничто иное, как любовь, не приносит людям столько радости и не причиняет столько страданий, оттого и облик Фрейи то греет, то овевает холодом. Она сама живет на тонкой грани между счастьем обретения и горем потери.

– Пойдем, госпожа! – Возле Снефрид появился Лейви Рокот. – Я побывал в том доме, не роскошно, конечно, но переночевать можно. Идем, я тебя провожу. Парни, берите ларь.

Снефрид улыбнулась ему, запахнулась в накидку – с моря дуло, – и пошла вслед за Лейви к темнеющим дальше от берега строениям.

После конунговой усадьбы Кунгсгорд, где Снефрид провела перед этим несколько недель, в доме на Гостином острове и впрямь казалось неуютно. Какой-то роскоши в строении, предназначенном для постоя проезжающих торговцев, никто и не ждал обнаружить, но те несколько недель, пока длилась война между старым Бьёрном конунгом и его мятежным внуком Эйриком Берсерком, торговцы не ездили, и теперь в доме попахивало плесенью. Сено на полу отсырело, скамьи и спальные помосты вдоль стен казались влажными, так что не хотелось садиться. На полу валялся разный мусор – сухие рыбьи головы и хребты, какие-то кости. Люди Асварда разожгли огонь в очаге, и в затхлом воздухе повис дым. Мьёлль ходила туда-сюда, выискивая место, где устроить лежанку для Снефрид, и ворчала. Снефрид не знала, улыбнуться или вздохнуть: им предстояла лишь первая ночевка в дороге, и весьма вероятно, что последующие будут куда менее удобны. Здесь у них хотя бы есть привычного вида дом, очаг и спальные помосты. А что дальше?