На прощание Дженни еще раз поцеловала его в губы и помогла одеться. Она весело напевала, расставаясь с Греем, наверняка замышляя приготовление в этот момент какого-то нового лакомства. Скорее всего, после того как он уйдет, Дженни, даже не потрудившись сменить на что-то более приличное свой пеньюар, направится прямиком на кухню. И немудрено – на оборудование этой части дома по последнему слову техники Грей потратил гораздо больше денег, нежели на то, чтобы покупать Дженни наряды, украшения и возить ее на прогулки в Воксхоллгарденс и в оперу.

Интересно, чем же все-таки все это время занимаются его тетушки? Грей просто терялся в догадках. Со дня прибытия он видел их всего дважды, и оба раза за обеденным столом. При этом Матильда была одета в черное платье образца 1785 года, лишенное украшений и с толстенным корсетом. Ее густые, удивлявшие белоснежной сединой волосы были убраны в узел на макушке.

Что до тетушки Мод, то она щеголяла в самом современном туалете с завышенной талией и многими слоями красновато-коричневого шелка, прикрывавшего впалую грудь.

Каждый раз барону сообщали все новые душераздирающие подробности о пожаре и о потопе, из-за которых дом двух старых леди пришел в весьма плачевное состояние. Он также узнал о том, как злокозненный викарий Мортимер завлек Матильду за ризницу и хотел украсть у нее поцелуй в ту минуту, когда пономарь зазвонил в колокол, а потом попытался похлопать ее пониже спины. В оба вечера по завершении обеда барону так и не удалось спокойно посидеть в гостиной, наслаждаясь бокалом портвейна.

После обеда, как только он проводил тетушек в гостиную, еще прежде чем они успели сесть, Матильда вдруг обронила: «Пианино», – и затем Мод весь вечер терзала его слух какими-то бесцветными сочинениями Гайдна.

Эта же сцена повторилась и на следующий вечер. Грей машинально гладил Элинор, вальяжно растянувшуюся около его ноги, и думал о том, что неплохо было бы сойтись с этими забавными старухами поближе. Отчего-то они начинали ему нравиться.

Барон осторожно подвинул Элинор, сел поудобнее и, обмакнув перо в чудесную ониксовую чернильницу – подарок очаровательной вдовушки Констанс Дюран, благодаря Грею избавившейся от раздражительной помехи в жизни, именуемой ревнивым мужем, – начал письмо Райдеру Шербруку. Этого человека, лишь ненамного превосходившего Грея годами, барон любил больше всех на свете.

Он как раз заканчивал писать, когда в библиотеку, раздраженно щуря свои слезящиеся глаза, вошел Куинси.

– Что-то случилось, Куинси?

– Там пришел джентльмен, милорд… По правде сказать, я его вижу впервые. Он дал мне свою карточку.

Куинси протянул хозяину белоснежный клочок картона, на котором было аккуратно выведено: «Сэр Генри Уоллес-Стэнфорд». Совершенно незнакомый человек. Грей снова посмотрел на Куинси:

– С ним что-то неладно?

– Пожалуй, дело в его глазах, – задумчиво протянул Куинси. – Они выдают его с головой. Я прочел в них одну лишь алчность – откровенную, жгучую алчность, и ничего более. Впрочем, не исключено, что я слишком драматизирую ситуацию. И тем не менее я бы не стал считать сэра Генри хорошим человеком. – Куинси брезгливо поморщился. – Он просил позволения повидаться с вами. Сказал, что это очень важно.

– Что ж, возможно, это что-то интересное, – промолвил Грей и встал. – Веди сюда своего сэра Генри.

– Лорд Клифф? – Элегантного вида джентльмен средних лет осторожно переступил порог библиотеки. Он был высок и строен, голову его украшала густая темно-каштановая шевелюра, лишь слегка тронутая сединой. Незнакомец протянул руку, и Грей вежливо пожал ее.