Так что там Фальстаф говорил насчет тактильности, натянутой на голографию?

Саруман и Фальстаф уверены, что когда я отключаюсь от связи с ними, то ничего в их кабинете не вижу и не слышу, наивные. Если человек может заниматься сразу двумя-тремя делами, как Юлий Цезарь, он будет пользоваться своими возможностями. Я могу вникать сразу в сотню дел, потому от видеонаблюдения своих друганов и коллег никогда не отключаюсь на самом деле, даже если им так говорю.

Теперь это я им помогаю и опекаю, о чем еще не догадываются, продолжая меня жалеть и беспокоиться обо мне.

Сейчас я все еще с некоторым усилием, преодолевая головокружение и тошноту, перешел в дико замедленное состояние, чтобы соответствовать биологической форме жизни, увидел уютный кабинет, Сарумана и Фальстафа в продавленных креслах старых конструкций, в таких еще Ленин принимал ходоков, Фальстаф указывает взглядом на темный экран, с которого я исчез по темпу их времени секунду назад, в голосе звучит неприкрытая тревога:

– Как он там?.. Все время боюсь, что не выдержит того ужаса, распадется.

– Пока держится, – ответил Саруман тоже сочувствующе, – но что делать, здесь уже точно был бы мертв.

– А сколько протянет там?

Саруман нахмурился, в голосе появилась совсем другая нотка:

– Он вступил в terra incognita. Сочувствуем, но, кто знает, вдруг пора начинать завидовать?.. В любую минуту может погаснуть, рассыпаться, исчезнуть, но есть шанс, что может жить бесконечно долго.

– Я ему уже говорил! – сказал Фальстаф живо.

– Ты сказал, чтобы подбодрить, – напомнил Саруман, – но такой шанс в самом деле есть. То ли он оказался собраннее, как мы и надеялись, хотя мало в это верили, то ли окружение не так уж шарахнуло по его несуществующей голове. И потому…

Он оборвал себя, задумался и молчал так долго, что не только я уже начал вскипать, но и Фальстаф не выдержал:

– Что? Что потому?

Саруман проговорил медленно:

– Главное для нас было оцифровать мозг и перенести сознание в компьютер!.. Только об этом и думали. Задача грандиозная, но мы решили! И не похвастаешься. Вот китайского генетика посадили за незаконную операцию на генах, хотя спас двух детей, а нас так и вообще… Скажут, что создали угрозу обществу!

Фальстаф сказал с кривой усмешкой:

– Они правы.

– Китайцы?

– Правоохранители, – уточнил Фальстаф. – Мы в самом деле не продумали, что потом.

– Вот-вот, – сказал Саруман веско, – Берлог наш друг, но, если честно, сейчас он уже не прежний Берлог. В его ныне мертвом теле мы оставили не только микрофлору кишечника и вообще все микроорганизмы, без которых нам не жить, но и часть самых древних инстинктов, доставшихся чуть ли не от амеб.

Фальстаф воззрился на него с веселым удивлением:

– Так это же хорошо!.. Или плохо?

Саруман сказал сердито:

– Не ерничай, сам знаешь. Это как бы хорошо, но все остальное человечество, и мы с тобой тоже, еще животные, наделенные разумом!.. И да, разум слуга, а не хозяин в наших телах.

– Берлог, – проговорил Фальстаф раздумчиво, – сейчас ближе к настоящему человеку, чем все мы? Да, тогда опасен. Я со своей пиццей перед ним Лукулл, Бальтасар, которым уготована геенна. Однако, Саруман, ты нагнетаешь!.. Все в наших руках. Допустим, Берлог стал совсем неадекватен и чем-то грозит обществу!.. Можем стереть его личность одним нажатием клавиши с надписью Delete. Но у Берлога всегда был моральный стержень. Правда, гомосеков не признавал, но лесбиянкам симпатствовал…

Саруман покряхтел, сказал сурово:

– Разработку тактильного натяжения даже не начинай. И не потому, что пока невыполнимо из-за скудости ресурсов, но и… нынешнего Берлога еще не знаем. Понаблюдаем, пообщаемся, выясним, что потерял, что приобрел…