Когда Сулейман сообщил Пири-паше об освобождении его от административных обязанностей, резко очерченное лицо старика сморщилось в печали. Казалось, он не мог поверить, что не совершил никаких промахов. Как бы в оправдание Пири-паша стал бормотать что-то о новой разновидности ярко-красных тюльпанов, которые он теперь вырастит.

Сулейман знал, что лошади так привыкают к постромкам, что на вольном выпасе рвутся за изгородь, когда видят проезжающий обоз.

– Теперь ты сможешь выращивать свои цветы, Пири-паша, – поддержал он старика. – Клянусь, сможешь полностью располагать своим временем.

Но когда султан сообщил о громадной пенсии в двести тысяч асперсов, которую он назначил отставному визирю, Пири-паша поблагодарил его за доброту без всякой радости. Теперь деньги мало что значили для него.

Хотя высокопоставленные лица режима ожидали это, они все-таки не смогли скрыть досады, когда султан назначил первым визирем падишахства Ибрагима. Грек получил столь высокое назначение через головы чиновников, занимавших более важное, чем он, положение. Кроме того, Ибрагим был удостоен звания бейлербея Румелии – командующего Европейской армией. Это возложило на него бремя ответственности, равное его новому положению. (Два других паши были ветеранами-албанцами, косноязычными и склонными подремать прямо в поле в перерыве между сражениями.) Перед назначением состоялась беседа султана с греком. Сначала Ибрагим не хотел принимать столь ответственный пост. Его беспокойный ум почуял в нем немало опасностей. Ведь могло возникнуть недопонимание между ним и султаном, кроме того, его постоянно будет преследовать шепот завистников. Вспоминая Селима, грек опасался припадков гнева и со стороны Сулеймана. Но султан мотивировал назначение Ибрагима визирем так убедительно, что тот стал прислушиваться. Султан доказывал, что желает видеть в нем не просто слугу, но деятеля, способного разобраться во всех сложностях управления падишахством. Сулейману был нужен визирь с творческим, а не обычным умом. До сих пор не было прецедента, чтобы султан и визирь были так молоды. Но что в этом плохого?

Все еще колеблясь, Ибрагим попросил своего господина дать обещание, что тот и сделал:

– Я никогда не уволю тебя со службы по капризу.

Этому новый Носитель бремени поверил. Он знал, Сулейман не способен нарушить обещание.

Так рядом с султаном появилось его «второе я», человек, способный решать задачи государственного управления, пользуясь советами, предостережениями и призывами Сулеймана, который сам при этом мог оставаться в уединении. Это был смелый эксперимент. У руля государства был поставлен безвестный выпускник школы, иностранец, блестящий ум в падишахстве. Сулейман умел подбирать людей.

Султан постарался предать своему выбору возможно более широкую огласку. Ибрагиму в соответствии с его новым статусом полагалось двенадцать гребцов для личной барки, пять конских хвостов в штандарт, который перед ним несли. Грек должен был взять в жены сестру султана.

Возможно, в будущем османские правители и будут считать само собой разумеющимся наделение фаворитов высшей властью, но Сулейман был первым, кто это сделал.

Очень скоро, подбирая себе штат чиновников, Ибрагим назначил способного Луиджи Гритти драгоманом Высокой Порты, то есть чиновником по дипломатическим связям. Гритти, разумеется, оставался венецианцем и христианином. Ибрагим так же полагался на смышленого Гритти, как Сулейман на него самого.

Итак, в годы перемен (1523–1525) Сулейман повернул от устаревшего традиционного образа мышления турок к западному образу мышления. Отмечалось, что он стал разговаривать с выходцами из его европейских владений – сербами и хорватами – на их родном языке. Одним из его собеседников был выпускник школы Соколли, ставший помощником Искандера Челеби, главного казначея.