Да, чуть не забыли сказать про самое главное: кто в игре победитель и какая ему с этого выгода.
С победителем просто. Кто первый доберётся до Острова Истины, тот и выиграл. И в награду ему, естественно, достается Истина.
Правда, странное дело – выиграть-то он вроде бы выиграл, но идёт себе этот выигравший по Острову Истины, кругом её, естественно, до хрена, идёт он себе, значит, идёт, разглядывает лица девушек и деревьев, перья птиц и товарные вагоны, хозблоки и профиль Данте – а за ним (!) тихонечко движется океан. И сокращается островок, съедается, убивает его идущий своими собственными шагами; обернётся, дойдя до края, – а сзади уже вода. И впереди и сзади.
Вот такие интересные игры встречаются иногда на пергаментах.
Говоря по правде, игра эта очень древняя. В неё играли ещё в те времена, когда мир держался на трёх китах, а Земля была плоская и загадочная, как рыба вобла.
О путешествиях и невиданных островах писали древние греки и Лукиан, Плиний и Марко Поло. Они описаны у древних китайцев в «Каталоге гор и морей» и в путешествиях Синдбада из «Тысячи и одной ночи», в кельтском эпосе и русских народных сказках.
Острова, на которых живут циклопы и тененоги, псоглавцы и царь Салтан; а ещё – ипопеды, то есть люди с копытами вместо ног; а ещё – бородатые женщины и люди без рта, пьющие через специальную трубочку; а ещё – Робинзон Крузо, капитан Немо и Максим Горький. Все они описаны, зарисованы и выставлены на народное обозрение – в сушёном или заспиртованном виде.
Идёшь, смотришь, щупаешь, пьёшь, закусываешь, берёшь ещё.
И вроде бы как даже приелось.
Но вдруг из-за какой-нибудь сухой груши выходят два человека: матрос Юрий Коваль и мэтр Франсуа Рабле. Смеются и тебе говорят: ну что, говорят, плывём?
Ты даже не спрашиваешь куда, потому что и так понятно: в руке у мэтра Рабле початая Божественная Бутылка, а матрос Юрий Коваль уже щёлкает по ней ногтем, и Бутылка отвечает звонким человеческим голосом: «ТРИНК».
Александр Етоев
Суер-Выер
Пергамент
Посвящается Белле Ахмадулиной
Часть первая
Фок
Бушприт
Тёмный крепдешин ночи окутал жидкое тело океана.
Наш старый фрегат «Лавр Георгиевич» тихо покачивался на волнах, нарушая тишину тропической ночи только скрипом своей ватерлинии.
– Грот-фок на гитовы! – раздалось с капитанского мостика.
Вмиг оборвалось шестнадцать храпов, и тридцать три мозолистые подошвы выбили на палубе утреннюю зорю.
Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в своё одеяло.
Главы I–VI[1]
Шторм
Служил у нас на «Лавре Георгиевиче» вперёдсмотрящий.
Ящиков.
А мы решили завести ещё и назадсмотрящего. Ну мало ли что бывает. Короче – надо. Завели, а фамилию ему давать не стали. Ну на кой, простите, пёс, назадсмотрящему-то фамилия?
А он говорит:
– Ну дайте же хоть какую-нибудь. Ну хоть бы Бунин.
Никакого, конечно, Бунина мы ему не дали.
А он назад оглянулся и как рявкнет:
– Идёт шторм!
– Шторм? – удивился наш капитан сэр Суер-Выер. – Так ведь он умер.
– Кто умер?
– Шторм умер. Апполинарий Брамсович.
– А это другой шторм идёт, – пояснил вперёдтеперьужесмотрящий Ящиков.
– И другой умер, – сказал Суер. – Через два года.
– Знаете что, капитан, – который Бунина просил, говорит, – свищите скорей всех наверх.
– Рак, – пояснил капитан то ли про первого, то ли про второго Шторма.
– А ну вас всех, прости меня господи, – сказал назадсмотрящий, – понасели на «Лавра Георгиевича» и плывут незнамо куда, гады!
– У обоих, – продолжил Суер свою предыдущую мысль.
Перед бурей утихли волны. В тишине слышался скрип нашей ватерлинии и какие-то клетчатые звуки. Это мадам Френкель ещё плотнее закуталась в своё одеяло.