– А чем ей, собственно, ещё заниматься? – сказал я. – Делать-то больше нечего.

– Могла бы вязать, – предложил Кацман, – или штопать матросам носки, всё-таки хоть какой-то смысл жизни.

– Штопать носки! – воскликнул Суер. – Да кто же согласится на такой смысл жизни?!?!

– Есть люди… штопают, – задумался Пахомыч, вспоминая, видно, родное Подмосковье. – Штопают и шьют… но, конечно, не на такой разболтанный экипаж! – И Пахомыч в сердцах грохнул кулаком по крюйт-камере.

– Чего она тогда вообще с нами увязалась? – сказал Кацман. – Куталась бы на берегу!

– На берегу многие кутаются, – сказал я. – На берегу кутаться не так интересно. Другое дело – океан, «ЛАВР», свобода! Здесь всё приобретает особый звук, значение, прелесть! На берегу на неё и вниманья никто бы не обратил, а здесь мы каждое утро прислушиваемся: как там наша мадам, кутается ли она в своё одеяло?

– Я, вообще-то, не собирался прислушиваться ко всяким таким делам, – поморщился Суер, – и вообще не хотел брать её в плаванье. Мне её навязали, – и капитан нелицеприятно посмотрел мимо меня куда-то в просторы.

– Вы смотрите в просторы, капитан, – сказал я, – но именно просторы подчёркивают всю прелесть этого бытового и тёплого смысла жизни. Огромная хладная мгла – и маленькое клетчатое одеяло. Я её навязал, но навязал со смыслом.

– И всё-таки, – сказал Суер-Выер, – мадам не очень нужный персонаж на борту. На острове Уникорн она, конечно, сыграла свою роль, а в остальном…

– Я не согласен с вами, сэр, – пришлось возразить мне. – Она сыграла свою роль, когда впервые закуталась в своё одеяло. Впрочем, если хотите, выкиньте её вместе с одеялом.

– Такой поступок не слишком вяжется с моим образом, – поморщился капитан. – Я и ложного-то Хренова выкидывал скрипя сердцем. Не могу-с.

– А я вам помогу, – предложил я, – и просто вычеркну её из пергамента.

– Не надо, – покачал головой старпом. – Пускай себе кутается. Кроме того, она и носки мне штопала пару раз. А вам, лоцман?

– Да что там она штопала! – возмущённо воскликнул лоцман. – Подумаешь! Всего один носок! И то он на другой день снова лопнул!

– Лопнул?

– Ну да, кэп, – заныл лоцман. – У всех рвутся, а у меня лопаются.

– Заклеивать их никто не обязан, – сказал капитан. – Но если у всех рвётся, а у вас лопается, то и мадам имеет право на собственный глагол.

И мадам, надо сказать, Френкель сей же секунд не преминула воспользоваться своим глаголом, то есть ещё плотнее закутаться в своё одеяло.

Остров, к которому мы подошли поздним июльским вечером, показался нам уже открытым.

– Какой-то у него слишком уже открытый вид, – раздумывал Кацман, – сильно на Валерьян Борисычей смахивает. К тому же и долгота, и широта совпадают, а вот воркута…

– Что воркута? – недовольно спросил капитан.

– Воркута не та, – сказал лоцман. – Это другой остров. Ну что, кэп, будем открывать?

– Не тянет, – честно сказал Суер-Выер. – Жаль, что по воркуте не совпадает. После острова нищих я новых островов побаиваюсь, во всяком случае острова особых веселий не жду.

– Видна какая-то сараюха вроде бунгало, – сказал Пахомыч, разглядывая остров в дальнобитное пенсне, – заборчик, садик, лупинусы. А вдруг, сэр, там за заборчиком особые веселия? А? Я знал в Тарасовке один заборчик. Похож!

– Участок в шесть соток, – сказал капитан. – Знакомая картина… ну ладно, давайте открывать.

Мы сошли на берег, открыли остров и прямиком направились к лупинусам и сараюхе-бунгало. Постучались – внутри молчок. Заглянули в дверь – ёлки-палки! Веселия!