Добрынин теперь уперся взглядом в своего помощника, ожидая от него перевода.

– Это трудно сказать по-русски… – смущенно заговорил Ваплахов. – Там как бы письменная карта к какому-то месту…

– К какому месту? – оживленно спросил народный контролер.

– Она сказала, что понимает, к какому месту, но не скажет.

Обидно стало Добрынину после этих слов. Он ей от имени русского народа подарок сделал, а она не хочет им рассказать, что на старинных кожаных листках написано. Такая вот благодарность! И захотел Добрынин отобрать назад у нее подарок русского народа, раз нет у нее никакого уважения к ним. Захотел, но тут же подумал, что некрасиво это, так как после такого дела она еще больше гадостей про русских будет говорить. Быстро перегорела обида.

«Сказки все это! – подумал народный контролер. – Черт с ней!»

Взяв молча из ее рук рукописные шкурки, перевязал Добрынин их снова кожаным шнурком, положил в свой вещмешок и, оглянувшись на помощника, сказал:

– Бери у нее собак и поехали! Нечего нам тут больше делать!

Минут пять спустя вышли они втроем на мороз.

Старуха, остановившись, раскурила свою потухшую было трубку, потом спокойно объяснила что-то Ваплахову и указала рукой куда-то вдаль.

Потом помогла вытащить из-под свежего снега длинные деревянные сани.

Народный контролер пересчитал собак в упряжке. Было их семь.

Оглянулся на Ваплахова – тот стоял один. Старуха куда-то исчезла.

– Где она? – спросил Добрынин.

– Хочет подарок сделать, – кратко ответил урку-емец.

– Русскому народу? – поинтересовался народный контролер.

– Нет, нам, – ответил Ваплахов. – Говорит – дорога может быть трудной!

Добрынин хотел еще что-то спросить, но тут увидел старуху. Она вышла из чума – в руках у нее был большущий сверток, перетянутый кожаной полоской.

– Что это? – спросил народный контролер урку-емца.

– Оленьи шкуры, чтобы теплее было ехать! – объяснил Дмитрий.

– А-а, хорошо, – Добрынин кивнул. – Скажи ей спасибо!

Попрощавшись со старухой и устроившись поудобнее на санях, Добрынин и Ваплахов тронулись в путь.

Сани скользили легко и плавно. Собачки дружно бежали в упряжке, и казалось, что совсем нетрудно им тянуть в общем-то нелегкую поклажу.

– Они дорогу знают! – довольно произнес Ваплахов, то ли похваливая пушистых лаек, то ли просто сообщая об этом своему начальнику.

Солнце над ними было тускло-белое и большое. Оно не грело и не светило.

– Сколько нам ехать? – спросил народный контролер.

– Дня два будет, если пурга не заметет, – рассудительно ответил урку-емец. – Старуха говорила, что совсем недавно пурга была, так что, может, проскочим.

Лес вокруг отступал, и на смену ему приходило какое-то странное редколесье. Одинокие деревья вдруг возникали посреди снежного поля, и были эти деревья сильные и высокие, с крепкими толстыми ветвями. На ветвях лежал снег.

Добрынин смотрел по сторонам в поисках разнообразия, но все вокруг было одинаково и знакомо.

Через некоторое время народный контролер почувствовал пронизывающий все тело холод. Он пожаловался урку-емцу.

Дмитрий остановил собак, дернув поводья и крикнув что-то непонятное. Потом развязал подаренные старухой оленьи шкуры и помог Добрынину закутаться в них так, что незащищенными оставались только глаза и часть лба.

Мороз сразу отступил.

Снова побежали резвые собачки.

День был длинным и, как казалось Добрынину, бесконечным.

Вдруг урку-емец снова прикрикнул на собачек, и они повернули вправо.

Добрынин занервничал, посмотрел по сторонам, но ничего особенного не увидел.

– Мы куда? – спросил он урку-емца.

– Счас, на минутку! – проговорил, полуобернувшись, Ваплахов. – Там Эква-Пырись, поклониться надо!