– Если та госпожа там, скажешь, мол, друг ее – она знает, кто – будет ждать ее вечерком, прямо вот здесь, под липами… еще скажи… Черт! – Денис вдруг хлопнул себя по лбу. – Вот же дурень! Как же она тебя поймет-то? Она ж полька!

– Так я, барин, польский понимаю. И говорить могу.

– Ты ж моя умница! Ну, иди, иди же, не стой.

Девчонка обернулась быстро, и пары часов не прошло:

– Дама сказала – к вечеру выйдет. Так что ты, барин, жди.

– На вот тебе! – обрадованно рассмеявшись, гусар протянул Фекле денежки – копейки. – Это вот и братцу твоему тоже.

– Он хотел еще саблю посмотреть.

– Пусть на межу приходит – посмотрит. Где у вас тут межа-то?

– А вон…

Наскоро перекусив прихваченной с собою вчерашней холодной дичью, Денис Васильевич оставил Андрюшку строить шалаш, вскочил в седло и, подкрутив усы, мелкой рысью подался к обители. Вне всяких сомнений, появление столь бравого всадника – да еще и гусара! – у стен женского монастыря вряд ли осталось бы незамеченным, мало того, вызвало бы целую кучу кривотолков и сплетен, что monsieur Давыдов прекрасно понимал и вовсе не собирался стать мишенью для пересудов, тем более коли здесь была замешана молодая и привлекательная особа… вовсе даже не свободная.

Исходя их этого, Денис привязал коня в липовой рощице, сам же, сняв кивер и накинув на плечи шинель, уселся невдалеке на пенек, маскируясь в зарослях краснотала и вербы. Конец сентября в Малороссии – по сути, еще лето, так что разноцветных – зеленых, желтых и красных – листьев на кустах и деревьях вполне хватало для укрытия. Так вот гусар и ждал появления своей пассии, нетерпеливо поглядывая на аллею.

Еще даже не начинало темнеть, кажется, вскорости после обедни, одинокая женская фигурка появилась наконец-то на мосточке, ведущем через неглубокий овражек к липам. Поверх изумительной красоты темно-голубого платья, словно сошедшего со страниц модного французского журнала La Racinet, струилась темно-коричневая шаль, с изысканной шляпки на лицо ниспадала вуаль. Изящная фигурка сия даже издали выглядела столь воздушной и легкой, что темно-красного сафьяна туфли, казалось, едва касались земли. Едва слышно шуршали опавшие листья…

Сердце гусара забилось так гулко, что грозило вот-вот выскочить из груди! Сомнений никаких не было – эта появившаяся на аллее девушка и есть Катаржина!

– Ах, услада очей моих! – Вскочив, Денис со всех ног бросился навстречу красавице, умоляя Господа лишь об одном: лишь бы все это вдруг не оказалось видением, волшебной грезою влюбленного поэта… хотя о любви, верно, здесь речи и вовсе не шло. Скорее, влечение, да… Но какое!

– Добжий вечор, месье гусар, – откинув вуаль, Катаржина окатила своего истосковавшегося кавалера синим светом очей.

Очаровательно наморщив носик, она еще что-то добавила по-польски, что именно, гусар, естественно, не понял, но догадался в общих чертах. Хотя… и что тут было догадываться, все более чем откровенно! Как пелось в старой песенке «Наутилуса»: «Ты – моя женщина, я – твой мужчина, если надо причину, то это причина».

Да не надо было причины, и не надо было никому ничего объяснять, тем более – друг другу!

Похлопав по холке коня – жди, мол, – Денис взял возлюбленную за руку и повел за собой сквозь заросли, через дорогу к меже, где ушлый Андрюша уже соорудил просторный шалаш, не забыв положить наземь мешок, набитый сеном, – загодя приобретенный практичным слугой по пути.

На этом мешке и случилось…

– Ах, милый…

Полетела прочь шляпка, а за нею и шаль. Скользнули меж пальцами гусара шелковые завязки платья… Да черт-то бы их побрал, эти завязки, вот, право же, в самом деле – побрал! Это ж такое неудобство, и кто только их придумал… просто изверг рода человеческого, иначе и не сказать! Да развязывайся же… ну!